Шрифт:
Лютовой с облегчением выдохнул:
– Ну вот, первое доброе слово за весь день!
Я шутки не принял, отмахнулся:
– Им ноги целовать надо, свинья. Они своей борьбой отсрочили победу язвы. И дали возможность вырасти и окрепнуть нам. И поумнеть, увидеть мир… каков он есть. Мусульмане для человеческого общества – вроде Иоанна Крестителя для христиан. Язычник, он не просто предвосхитил приход их Христа, а проклял и обрек на гибель нынешний западный мир Древнего Рима.
К нам придвинулся боевик среднего возраста, с удлиненным лицом и серьезными глазами. На улице я бы принял его за серьезного научного работника… кем он наверняка и был, здесь же без удивления услышал его язвительный комментарий:
– Лютовой хочет и рыбку съесть, и на хвост не сесть. Он же без телевизора жить не может, какие там мусульмане!
Я не двинул бровью, ответил спокойно:
– Да, у нас наука и техника будут на первом месте.
– Наука и техника? – удивился боевик. – Тогда я «за»!
– Не сама наука, – поправился я, – а… созданное умом и волей человека… во славу человека! Я путано объясняю? Да, сам вижу. Но вы зрите разницу между изобретением нового блюда с жареными муравьями в желудке бобра и новым скоростным модемом?.. А ведь и на одно, и на другое сколько ушло ума и воли! Мы должны направить человека так, чтобы не только создавал… а сейчас большинство старается только потреблять, но чтоб и та оставшаяся горстка создавала не для их низменных римско-юсовских утех, а для утех разума и души.
Боевик подвигал складками на лбу, сделал вид, что серьезно задумался.
– Для римско-юсовских?.. А если пивка по-русски?
Я проигнорировал, продолжил:
– Ну какие радости были, скажем, у римлянина? Богатого, образованного, имеющего виллу и рабов?.. Интернета нет, компов нет, ни радио, ни телевидения, даже книг… книги есть, но мало, дико мало!.. И остается одна радость: сесть за стол и жрать, жрать, жрать!.. Повара придумывали самые изысканные и причудливые блюда, виноделы создавали сотни изысканнейших вин…
– Эх, – сказал боевик завистливо, – было время…
Я посмотрел холодно, не люблю ерничества со стороны умных и знающих людей, а этот сколько бы ни рядился под выпивоху и простого парня, в нем все кричит о высшем университетском образовании, о научной степени, а брякнет еще что-нибудь, я смогу сказать, в какой области специализируется и сколько научных работ опубликовал.
– Если сейчас, – сказал я, – в наше время, какой-нибудь придурок тратит свое время, деньги и энергию на изысканную жратву, знает на вкус сотни вин, то… да будет этот человек оставлен в прошлом веке! Ему нет места в Новой Церкви… что скоро придет! Он не ценит и не замечает зерна будущего, что уже падают на сухую почву этого пока еще дикого мира.
Боевик сделал вид, что удрученно повесил голову. Парни тихонько переговаривались, один пошел к выходу, на ходу посматривая на свод. Лютовой прикрикнул, смельчак послушно остановился, сел на лавку.
– Рано, – сказал Лютовой строго. – Дождемся отбоя.
– Про нас не забудут?
– Не забудут, – ответил Лютовой зловещим голосом. – Ни наши… ни юсовцы.
– Больше всего колабы, – сказал Бродяга насмешливо. – Сейчас и новые поутихнут, и старые начнут юлить. Страшно им уже с юсовцами.
– Страшно, – хохотнул кто-то из полутьмы, – аж жуть!
Глава 3
Утро было туманное, самое время для клева, как мне объяснили. Бродяга все рвался в самом деле хотя бы раз закинуть удочку, чтобы потом хвастаться таким варварским занятием, это ж почти то же самое, что рубить дерево каменным топором!
Лютовой разрешил немного позагорать, все мы белые, как молоко, а солнце уже как раз самое то: в городе модницы выползают на балконы и подставляют мордочки под косые солнечные лучи. Когда в полдень мы отправились обратно в город на старом потрепанном «газике», нас было четверо: Лютовой, Бродяга, я и веселая девушка Катэрына, что растрепала волосы, слегка размазала помаду и расстегнула блузку так, что сиськи бесстыдно смотрели на солнце.
Патрули попались трижды, все смотрели понимающе на трех усталых мужиков с помятой девкой. Мы миновали Окружную, проехали половину Ленинградского проспекта, здесь Катэрына посерьезнела, застегнула блузку, а волосы убрала в пучок и туго заколола шпильками.
Бродяга вздохнул:
– Лютовой, теперь ты понимаешь, из-за чего я с вами таскаюсь?
– Еще бы, – ответил Лютовой, – я сам чуть шею не вывернул. Другой возможности посмотреть ни у кого еще не бывало…
Катэрына посмотрела на них без улыбки, сказала негромко:
– Вот у этой остановки, пожалуйста.
Лютовой послушно свернул к бровке. Катэрына, уже не Катэрына, а Екатерина Владимировна, выскочила легко, красиво, но это была красота тургеневской девушки, а не всесторонней и всех обслуживающей современной подружки.
Дома я сразу же врубил новостной канал. Кадры с двумя искореженными автомобилями показывали долго, во всех ракурсах. Особенно охотно демонстрировали, как корчатся в предсмертных судорогах горящие тела. Два из них, я только теперь рассмотрел, взрывом выбросило почти на тротуар, один почти всполз и остался там в луже крови, с оторванной ногой и к тому же прошитый автоматной очередью.