– Вы уж извините, Андрей Палиевич, но все переменилось чересчур неожиданно. Я тоже за то, чтобы эту беду… ну, пусть не беду, а несчастье, небольшое несчастье, как-то сгладить, вообще постараться забыть… Просто уж очень круто! У них там это вообще не считается, может быть, преступлением, но что делать, Россия – все еще страна с наполовину старомодной моралью.

Майданов сказал почти просяще:

– Я вас понимаю, но и вы поймите… Кроме того, вынося приговор, нужно руководствоваться человеколюбием, осмотрительностью и милосердием.

– Ага, – сказал Лютовой, – осмотрительностью.

Майданов сказал нервно:

– На первом месте я поставил человеколюбие!

– Ах да, – протянул Лютовой, – негр ведь тоже человек…

Значит, милосердие, подумал я. То самое, которое возводят в добродетель либо из тщеславия, либо из страха. Ну, тщеславие ни при чем, мало чести профессору общаться с негром, что дослужился до сержанта, значит – глубоко упрятанный страх русского интеллигента перед грубой силой. Так глубоко, что Майданов не желает признаваться даже себе.

– Милосердие, – сказал Майданов нервно, – как известно, начинается у себя дома! Никакое милосердие не бывает чрезмерным…

Бабурин вклинился деловито:

– А что он принес?.. В смысле, бабки какие?

– Бабки? – переспросил Майданов растерянно. – Ах, вы о деньгах… При чем тут деньги? Да, он предлагал, никто у него не взял. Он не понял почему, такой уж у них уровень культуры, но деньги спрятал.

– Надо было брать, – заявил Бабурин. – Они ж до фига получают!.. Им за Россию платят, как за джунгли Вьетконга. А еще суточные, наградные, полевые… для них Москва – минированное поле. Эта негра получает за неделю больше, чем наши академики за год!

– Как вы можете такое говорить, – сказал Майданов с достоинством. – Как вы можете!.. Здесь все на другом уровне. Милосердие украшает сильного, значит, мы – сильнее.

Бабурин раскрыл рот, не понял, повернулся ко мне:

– А ты чё, Бравляга?

На балкон медленно вплыла с подносом в руках Анна Павловна. Лицо ее было слегка распухшее, словно после недавнего сна или долгого плача. Распухший нос она старательно запудрила. На подносе подрагивал чайник, чашки позвякивали, только розеточки с вареньем стояли как приклеенные.

Мы вчетвером принялись суетливо и бестолково перетаскивать на стол это все хозяйство, Анна Павловна поспешно разливала чай, явно мечтая поскорее уйти.

Я ответил тихо:

– Не знаю. Милосердие вроде бы хорошо, правильно, возвышенно… Но только жизнь – вот она, совсем другая. А в ней милосердие не только слабость, но и несправедливость, ибо поощряет гадов.

Майданов возразил нервно:

– Не нами сказано, что каждый акт милосердия – ступенька к небесам! Чтобы прощать, надо больше отваги, чем для наказания. Слабые думают только о мести, а не о прощении! Прощать могут те, кто сильнее.

Лютовой согласился:

– Да, приходится прощать, когда нет силы, чтобы в пятак… Нетрудно быть целомудренным тому, у кого кривая рожа… Можно мне чашечку пополнее? Благодарю! Это варенье даже лучше, чем прошлое, хотя и то было просто божественное… Как вы его делаете?

Анна Павловна грустно улыбнулась, на бледных щеках на миг проступили девичьи ямочки и тут же исчезли.

– Я по старым книгам, – ответила она тихим голосом. – Да по рецептам моей бабушки…

Она попятилась к выходу с балкона, явно страшась, что спросим что-то про Марьянку или про негра, отшатнулась, ибо навстречу вышли двое весьма респектабельных мужчин. Осмотрелись, приятно улыбаясь по книге Дейла Карнеги «Как заводить друзей и влиять на общество», глава седьмая, параграф двенадцатый, один чем-то неуловимо похож на Майданова, хотя выше на полголовы, тяжелее вдвое, похож на канцлера Коля, прозванного Медведем, второй тоже похож на Майданова, хотя намного мельче, суше, без живота, с длинным ястребиным носом.

Они быстро, но без назойливости, оглядели нас, и тот, что похож на дрессированного медведя, вежливо поклонился и сказал густым медвежьим голосом:

– Вы уж простите, что мы так… без звонков, без долгих согласований. Но дело нам показалось неотложным. Позвольте представиться, я – Ильясов, а это мистер Джеггерсон. Мы из научно-исследовательского Центра прикладной генетики…

Мы не нашлись, что сказать, только Бабурин сказал бодро:

– Да-да, парни, вы мне звонили, помню!.. Ни хрена не понял, но это фигня – садитесь, щас вам чайку!

Двое помялись нерешительно, наконец Ильясов сказал конфузливо:

– Ну, если мы вас не обременим-с…

И я понял, чем они с Майдановым похожи.

– Так в чем дело, пиплы? – спросил Бабурин жизнерадостно. Оглянулся на нас, сказал весело: – Да плюйте щас, тут все други!.. Мы – одна команда, друг друга не закладываем.

Ильясов всматривался в него со странным выражением. Я бы назвал это смесью брезгливости и восторга.

– У нас в институте проходят сложные тесты, – сказал он конфузливо. – Все анализы крови…