— Я хочу быть тем, кто не причинил тебе зла. Так же как и Пых. А еще тысячи других, кто никогда не видел и не слышал о тебе.

— Я дэймос. Не существует живых, что верили бы мне. Нет никого, кто хотел бы остаться рядом со мной. Ты, верно, сумасшедшая.

Вздыхаю и криво улыбаюсь. Что ж, это не новость.

— Я сниму оковы, Кэт. И сожру твою душу, как и собирался сделать с самого начала. И она будет не последняя душа в веренице многих тысяч душ. Ты глупа, Кэт. Ты думаешь, что твоя жалость заставит меня измениться. Но жалость лишь уродует и оскорбляет, Кэт. Нельзя жалеть сильного. Если не хочешь, чтобы он стал еще злее.

— Это не жалость.

Вытаскиваю из ножен кинжал и приставляю к своей шее. Гхыр, перестаралась. И теперь по лезвию скользят первые капли моей крови. Монстр жадно смотрит на них, едва не облизываясь от предвкушения.

— Ты освободишься от оков и сам. Верю. Но тебе понадобится время. А его у тебя нет, если умру я — оковы снова сомкнутся. И ты будешь до конца веков ждать идиота, что согласится освободить тебя.

— Ты не сделаешь этого, — спокойно. — Ты слишком любишь жизнь.

Монстр посмотрел на собственную лапу. Луна, вышедшая из-за туч, осветила тонкий серебристый браслет, который плавился и постоянно менял форму, словно не знал, как лучше перестроиться, чтобы остаться целым и невредимым.

— Думаешь? Так ты же все равно меня съешь. Так что у меня шикарный выбор: умереть быстро и относительно легко или подождать, когда ты высосешь душу и будешь столетиями… — или сколько там времени занимает процесс, — переваривать ее в своей утробе…

Монстр выдохнул и, подцепив второй лапой браслет, рванул его так, что тот натянулся до предела и зазвенел, словно туго натянутая пружина, задетая кем-то или чем-то, еще немного…

Закрываю глаза и резко погружаю нож в горло, одновременно дернув его вбок…

— Стой.

Шепот, от которого жар прошел по коже. Дыхание взметнуло волосы и отбросило их назад. Медленно открываю глаза и смотрю в черные, жуткие, с алыми искрами в уголках. Его до предела расширенные зрачки подрагивают от напряжения. Сам он крепко держит мою руку, не давая дернуть лезвие вбок.

— Поздно, — пытаюсь булькнуть я.

Но лезвие осторожно вынимают, а его дыхание заставляет рану на шее срастаться со скоростью, которая не снилась еще ни одному врачевателю.

— Я дам клятву.

Торжествуя, перекашиваюсь в улыбке.

— Но только потому, что хочу жить.

Удивленно смотрю на него, вслушиваясь в тон голоса. Странно… зачем тогда это объяснять? Словно отрицает что-то, словно пытается убедить себя в чем-то. А впрочем — какая разница? Я буду жить! Меня не съедят, слово не нарушено, и это повод для того, чтобы… рухнуть в обморок.

Еще один его выдох заставил меня вновь прийти в себя. Он укусил себя за палец, я поморщилась от звуков, с которыми клыки прокусывали бронебойную кожу, покрытую мелкой серебристой чешуей. На пол упали первые алые капли, которые быстро начали меняться, растекаясь и очерчивая линии и завитушки букв неизвестного мне языка.

— Здесь клятва, — сказал он. Лицо его вновь становилось человеческим, как и тело. Глаза больше не пугали, и смотрел он так же, как обычно — спокойно и холодно.

— Я не могу ее прочесть.

— Можешь. Только ты и можешь.

Хмурюсь и с трудом встаю. Из-под куртки выскальзывает Пых и шлепается на пол. Недовольный писк, впрочем, тут же оборвался, едва он заметил стоящего неподалеку Кэрта. Наклоняюсь, поднимаю бедолагу и сажаю его в капюшон.

Смотрю на символы… хм. А они и впрямь начинают обретать какой-то смысл.

— Клятва. Но она всего на тысячу лет.

— Не испытывай мое терпение, — холодно произнес дэймос. — Будь довольна тем, что все еще жива. И твои внуки и правнуки также будут жить. Долго. И обыденно.

— Но… но тут сказано, что ты не тронешь лишь меня и моих близких.

Алые глаза опасно сверкнули, и их вновь прорезала черная нить зрачка.

— Кэт, да плюнь ты. Ну подумаешь, ошибся. Пускай будет так. Он же нас угробит! — торопливо зашептал на ухо Пых, стараясь не сильно при этом дрожать.

Скрещиваю руки на груди и зло смотрю на Кэрта.

— А мне плевать. Он сам сказал, что жалость — уродует. — Что я несу? — Так что либо мои условия, либо…

Через минуту камера взорвалась. Через пять — грохнуло так, что пол дворца кое-где начал проседать, а из проема двери, ведущей в подземелье, вылетел черный, встрепанный мышь и со скоростью ветра унесся куда подальше.

Через десять — все стихло. И граф таки сумел спуститься вниз и сунуться в свои казематы, представлявшие теперь большей частью… руины.