– Я и вижу, что весь сияете… Тогда прошу стаканчик сока. Морковный! Говорят, полезнее апельсинового.

Александра выставила стаканы и кувшин строго между нами, ушла. Вертинский взял стакан спокойно, уверенно, раньше бы поотнекивался, а если бы и взял, то с недоумением дул бы на пену, морщился, сейчас же попросту отпил сразу половину стакана.

– Спасибо, прекрасный сок. А сияю потому, что, пока шел по коридору, еще одна идея пришла…

– Ну-ну, дерзайте, – предложил я, слегка заныли зубы, подумал было о пародонтозе, но с чего вдруг, что-то нервное. – Что за идея такая?

Он сказал с удовольствием, улыбаясь широко, как раньше не делал:

– Не стоит ли нам, имортам, все-таки ввести некие опознавательные знаки? Ну, типа, пионерский салют, два пальца или один – средний – кверху, гвоздика за ухом, морковь в петлице, большой палец в ременной петле брюк… Чтобы имортист мог узнать в скопище народа своего? Нас мало, надо поддерживать друг друга, как завязавшие алкоголики! С кем поведешься…

Я кивнул, не сводя с него взгляда. Вертинский слишком оживлен, говорит очень громко. Он всегда был тихим интеллигентом в компаниях и только в залах суда, когда требовались напор и жизнерадостность, бывал оживлен и всегда говорил громко, энергично, постоянно жестикулировал, к вербальному общению добавлял язык хореографии, а то и тактильный, как у муравьев, хорошо хоть не пользовался феромонами… собственного изготовления, а только всевозможными мужскими духами, хотя я до сих пор не могу понять, как это могут быть духи мужские, не больше, чем помада или тушь для ресниц. Но… сейчас? Зачем сейчас, я не судья, которого надо склонить на свою сторону.

– Неплохая идея, – одобрил я осторожно. – Думаю, со временем, возможно, и появятся эти знаки…

Он возмутился с таким юношеским пылом, словно это он был моложе меня на пятнадцать лет:

– Почему со временем? Давайте сейчас!

– Проскочили этап, – объяснил я.

– Когда?

– Когда взяли власть, – сказал я терпеливо. – Тайные знаки нужны для тайных обществ. А мы – открыты. Не обмениваются же особыми приветствиями члены партий…

– В некоторых, – возразил он живо, – обмениваются!

– Я же не говорю, – пояснил я, – что не стоит этого делать. Просто острой необходимости нет. Уже нет. Проскочили. Хотя вы правы, ведь приветствуют же при встрече друг друга военные! Всегда приветствовали друг друга рыцари. А у паладинов вообще были свои особые знаки. Так что, конечно…

Я умолк, посмотрел ему в лицо, но Вертинский снова ничего не сказал, я взял высокий стакан с соком, кончики пальцев приятно обожгло холодом. Вчера Александра попыталась подавать сок теплым, чтобы я не простудил горло, но на такую жертву я не пошел, иморт хренов, по мне, лучше уж рискнуть однажды схватить ангину и дня три поглотать таблетки, чем ежедневно пить вместо сока тошнотворное пойло. Ну, пусть не пойло, это я перегнул, но все же…

Вертинский тоже отпил сока, глаза на миг стали настороженными, он сделал вдох… и после короткой заминки сказал:

– Если разделить все, что создается цивилизацией для обезьяны в человеке и что для собственно человека, то даже не иморт, а просто здравомыслящий придет в ужас. Все, ну почти все работает на скота в человеке! И даже то, что создавалось для «разумного, вечного», как телевидение или компьютеры, служит скоту, судя по телепрограммам и баймам, что единственные способствуют разработке более скоростных процессоров, более емких хардов, мощных акселераторов… А уж если взять товары народного потребления… Ну, скажите, человеку нужно ли триста тысяч оттенков различных вин? Восемьсот сортов сигарет?..

Я кивнул, ответа вроде бы и не требовалось, говорятся очевидные вещи, по крайней мере – для нас очевидные, но из вежливости сказал:

– Да-да, люди ушли не по той дороге… Как Дон Жуан, что начал искать божественную гармонию в женщинах.

Он с готовностью хохотнул:

– Не понимая, что все бабы одинаковы! Сегодня я слышал в новостях, что наш патриарх желает возвести в сан святой какую-то свою родственницу. Да еще и построить церковь в ее честь! Меня прямо воротит от этой толстой наглой рожи. Как же, святейший… Вы заметили, как он себя величает? Все эти святые на иконах, которым молятся, – просто святые, а он – святейший!.. Чуть-чуть ниже самого Бога, а то и вовсе, гм, вровень. Или даже выше. Ведь Бог свят, а патриарх – святейший!

Он допил сок, вопросительно взглянул на кувшин, на меня. Я кивнул, он тут же наполнил стакан, потянулся с кувшином к моему, но я покачал головой.

– Хотя народ, – сказал он, – поддерживает правительство, правительство не должно поддерживать народ. Это аксиома. Право – это всегда то, что истинно и справедливо. Законам слишком мягким редко повинуются, законы же слишком суровые редко приводят к исполнению. Мы должны не просто приводить их в исполнение, но такие казни я предлагаю показывать по телевидению! Да, жестоко, но слишком в обществе укоренилось мнение, что даже тех, кто должен быть казнен, просто ссылают куда-то на урановые рудники или на засекреченные заводы.

– Ничего нет жестокого, – возразил я. – Простой человек… да и не простой, с удовольствием смотрит на казни. С удовольствием!

– Да-да, – подтвердил он с готовностью. – Казнокрадам – расстрел, виселица или кол, а семья – на улицу. Ибо полная конфискация.

Напряжение нарастало, он все никак не мог перейти к делу, с которым явился, говорил очевидные вещи, уже много раз пережеванные, я терялся в догадках, нехорошее предчувствие скребло загривок.