Крылов вскинул руки:

– Прошу вас, успокойтесь! Не будем отвлекаться. Главное в том, что, восхищаясь или возмущаясь чем-либо, мы тем самым, оказывается, принимаем на себя определенные обязательства. Соответственно тот, кто заставит, вдохновит или как-то иначе принудит других людей восхищаться или возмущаться, тот тем самым сможет и заставить их принять на себя кое-какие обязанности. Как только этот факт обнаруживается элитой, национализм превращается в политику.

Тор потряс головой:

– Чой-то мне непонятно. Ты мне мозги не пудри, давай на пальцах. Сам говорил, умное – всегда простое.

– Вот тебе на пальцах, – ответил Крылов. – Допустим, ты неожиданно получил в наследство от дальнего родственника прекрасный дом. Ты с радостью вселяешься, перевозишь вещи, делаешь ремонт и закатываешь грандиозную пьянку. Тебя, понятно, поздравляют, говорят приятные слова, какой ты счастливчик. Однако вскоре выясняется, что дом заложен и тебе придется выплатить немалую сумму по закладной. Не надо объяснять, что это? Эта сумма так велика, что ты не стал бы наследовать этот дом за такие деньги – но теперь ходу назад уже нет: начиная с того, что ты уже привык к новому жилищу и не хочешь возвращаться в старое, и кончая тем, что не хочется терять лицо перед знакомыми и друзьями, которых ты приглашал и бахвалился…

– Ага, – ответил Тор, просияв, – понятно. Только это такое с Рабом Божьим. Это он получил от своей бабульки домик в Подмосковье…

Крылов заговорил чуть громче, не слушая, обращаясь к остальным:

– Примерно в таком положении оказывается народ с открытием своего славного (или страшного) прошлого. Быстро выясняется, что он, народ, оказывается, кое-что должен этому прошлому («памяти великих предков», «национальному чувству» и прочим такого рода инстанциям) – а именно соответствовать, быть достойным, не посрамить, не подвести и так далее (например, «национально освободиться»). С другой стороны, это же самое прошлое дает и некие права (по типу – «после того, что они с нами сделали, мы имеем право на…»). Разумеется, этот кредитор и одновременно источник прав есть сама история (на практике ее интересы представляет националистическая элита общества).

Тор радостно насторожился:

– В самом деле националистическая?

– В дальнейшем, – продолжал Крылов, – выясняется, что история является универсальной легитимизирующей силой, ибо с ее помощью можно объяснить и оправдать все, что угодно. История открывает себя как неиссякающий родник власти: оказывается, в ней всегда можно найти повод для любых (ну, почти любых) действий, достаточно только потрясти какой-нибудь старой грамотой или вспомнить старую легенду. Сама власть занимает место хранителя этого самого прошлого, которым и от имени которого она и управляет, или, иначе говоря, полномочного представителя этого самого «всеобщего кредитора и источника прав», то есть «предков», «исторического прошлого народа» и т.п.

– Мы и будем этой властью? – практично поинтересовался Откин.

– Еще бы, – ответил Крылов, не моргнув глазом. – Главное, повторяю: никогда не изменяйте правде! Изменяйте саму правду.

Ольге наскучили умные речи, на лекциях и то интереснее, ушла, фыркнув. За нею удалился Бабай-ага, вскоре со стороны комнаты послышались смешки, потом сочные чмокающие звуки, словно в забившемся туалете работали вантузом.

Гаврилов косился с неудовольствием, не утерпел, встал и толкнул створки окна. Вместе со свежим воздухом ворвался и грохот улицы, гудки машин, визг тормозов.

– Ты раньше, – напомнил он строго, – был сторонником имперского сознания.

– Я им и остаюсь, – отпарировал Крылов. – Просто имперское сознание демонстрирует иную стратегию, только и всего. Скажем сразу, что оно не менее исторично, чем националистическое, но его стратегия легитимации направлена не в прошлое, а в будущее. Империя – это предзаданное единство земель и народов, которые вошли в нее или – рано или поздно – должны в нее войти. Великая Скифия – это империя. А будущее любой империи – это или весь мир, или та часть мира, которая по каким-то причинам представляется единственно важной и достойной внимания. В этом смысле история (в том числе, разумеется, и история входящих в империю народов) принимается во внимание «постольку-поскольку»: понятно, что таковая существует, и с ней надо как-то считаться, но не более чем с любым другим техническим обстоятельством. Сакральное измерение эта история приобретает только в контексте имперского проекта, как история, направленная в будущее (разумеется – имперское будущее). Поэтому, кстати говоря, имперское прошлое совершенно не обязано быть «славным». Римляне, самый имперский из всех имперских народов, сами считали себя потомками троянцев. То есть – потомками побежденных.

Тор помотал головой, вытаращил глаза:

– Погоди, я совсем поплыл… Что-то ты от скифов ушел далеко. Важно для нас иметь славное прошлое или не важно?

Крылов сказал с нажимом, подчеркивая каждое слово:

– Мы могли бы обойтись без этого славного прошлого, мы ж ориентируемся в будущее! Но раз оно у нас есть, то будем его использовать на всю катушку.

Из комнаты появилась раскрасневшаяся Ольга. На белой нежной коже пламенели, медленно исчезая, отпечатки пальцев.

Она скрылась в ванной, через минуту пришел Бабай– ага. Тоже малость вспотевший, на ходу задернул «молнию» на брюках.

– Ну что, – сказал он покровительственно, – уже похоронили великий рюсский народ с его загадочной рюсской душой?

Черный Принц придвинул ему бутылку пива. Бабай– ага ухватил ее обеими руками, жадно припал к горлышку, так, словно Ольга выпила из него всю жидкость. Гаврилов брезгливо отодвинулся: он и в жаркой пустыне не стал бы хлестать вот так из горла.

Ольга вышла все еще жаркая, блестящая, как дельфин, вся кожа покрыта крупными бусинками холодной воды. Грудь ее, размятая грубым Бабай-агой, слегка отвисла, но зато стала вроде бы вдвое крупнее.