Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что занят, хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие, как качели, силовые кабели.

– Но вот, належавшись и наимевшись, – продолжал Крылов, – человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить высокое, чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас… И – начинается все снова.

– Почему снова?

– Снова, – поправился Крылов, – да не на том же месте. Всякий раз фундамент достраивается, поднимаются стены… Если стены и ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места строить можно, а откуда уже пошло черт-те что…. Черт, грузят что-то в лифт, что ли?

Яна слушала с интересом. Спросила:

– Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что глубоко-глубоко внутри?

– Да, – пробормотал Крылов, – что-то в этом роде.

– Оседлать святые чувства, – сказала Яна с удовольствием, – и заставить их работать на свою животную программу! Да вы просто редкие сволочи!

Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился, шутит она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом месте.

– Самые великие дела, – ответил Крылов, – делаются как раз на эксплуатации великих чувств.

– Мерзавцы, – сказала она с чувством. – Редкостные мерзавцы! Да вы настоящие политики!

За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе зашевелилось, задвигалось, пошли толстые кишки шлангов, кабелей, проводов, Крылов с облегчением перевел дух.

В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие пальцы пакеты с провизией, он чувствовал, как все замкнутое пространство заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не застонал, лифт ползет со скоростью поднимающихся гор, а в крови уже не зуд, а жар, пламя, расплавленный металл…

Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов, мочи и блевотины.

Крылов метнулся к двери и сунул ключ в скважину. Несмотря на предупреждение милиции, что нельзя доставать ключи еще в лифте, мало ли кого встретишь на площадке, он пренебрегал этой опасностью, ибо что опасность, если на площадке порезвились дети Мони: уже никакой грабитель сюда не поднимется!

Яна царственно переступила порог. В это время за спиной Крылова щелкнуло, он видел затылком, как начала открываться дверь соседа. Ноги сами поспешно внесли в прихожую, он потянул за собой ручку. В висках с облегчением стучала мысль: успел! Успел… Без разговоров за жизнь с Моней или его женой, на что почему-то так падки все дебилы…

Яна сразу зашла в туалет, потом, как знал по ритуалу Крылов, будет ванная, сам он торопливо переложил продукты из пакетов в холодильник, кое-что сразу поставил на огонь, на всякий случай задернул полупрозрачные шторы на окнах. В последнее время в доме напротив что-то поблескивает, какой-то маньяк все еще подсматривает за жильцами в бинокль, хотя этих голых баб полно даже на улице…

Окна дома напротив, да и других домов, что-то смутно напоминали, он сперва не мог врубиться, но, когда подсознательно двинул указательным пальцем правой руки, нажимая кнопку «мыши», понял и засмеялся. Много сидит за компьютером, много.

Пока Яна плескалась в ванной, на цыпочках сбегал в комнату деда. Тот спит на диванчике, с постели вставать труднее, дед даже на ночь старается теперь устраиваться на диване. Газеты рядом, пультик от ящика тоже, лекарства на столике, только руку протянуть…

Так же неслышно вернулся на кухню. В ванной все еще плескалось, донесся ее счастливый смех. Провинциалка все еще открывает новинки и причуды сантехники, навороты сверхсовременного дизайна.

На короткий миг увидел себя со стороны: взволнованного, с вытаращенными глазами, гормоны выплескиваются из ушей, красный, потный, чуть-чуть стало стыдно, но руки продолжали расставлять бокалы, а в черепе засела горько-мудрая мысль: жизнь все же сложнее, все не предусмотреть и Соломону, иначе бы, потеряв голову, не женился на козлоногой, не бахвалился бы пьяным перед Китоврасом, после чего в бомжи на долгие года…

Яна вышла с капельками воды на лице, волосы влажные. Крылов с облегчением увидел, что она только посвежела, хотя обычно на женщин после ванны смотреть, понятное дело, страшился. Но Яна… даже татуаж она сделала разве что из-за моды, ее губы и так безукоризненно очерчены, а глаза…

Крылов сглотнул слюну. Яна выглядела настолько прекрасной и одухотворенной, что горячая кровь из гениталий внезапно мощно устремилась в сердце, там защемило, захотелось упасть на колени и совершить что-нибудь идиотское: к примеру, читать стихи, петь, взывать и говорить только возвышенно и… еще возвышеннее.

– Ого, – сказала она, – какой ты быстрый!.. Уж думала, что ты будешь жрякать меня, а ты вон какой обжора!

Она подошла, взглянула ему в лицо. Крылов неотрывно смотрел в ее смеющиеся глаза. Ее пальцы тем временем ловко отыскали «молнию» на его джинсах. Он услышал знакомый звук, когда она потянула за язычок, все это время смотрела ему в глаза, дразнясь, и Крылов ощутил, что весь его разум, отточенный интеллект – все это лишь тонкая пленка на вскипевшем молоке глубинных инстинктов.

Если с другими женщинами он знал, что они женщины, которых он пользует и которые, в свою очередь, имеют его, что их, женщин, вообще-то много, как и для них свет полон крыловых, то сейчас словно бы включилось Сверхзнание, открылись бездны и тайны, а его взяла и повела рука более мощная, чем разум, которому всего-то не больше миллиона лет.