Он молчал, смотрел ошарашенно. Я сказал устало:

– Когда Чингисхан завоевал огромные пространства, все отметили, что купцы в завоеванных им странах, ставших огромной империей, стали ездить из конца в конец без охраны. Торговля сразу оживилась, стала рентабельной. И одинокая девушка могла пересечь ночью огромный город, и никто не смел ее обидеть. Так если это сделал даже дикий Чингисхан, почему не сделаем мы?

Гусько пробормотал:

– Так то Чингис… А у нас кишка тонка. Мы ж демократы, мать их! Страна у нас дерьмократья, только мы, коммунисты, все еще люди. Да еще националисты, но у них партия дохленькая, грызливая, склочная. Или уже нет?

Он смотрел хитро, я отрезал:

– Да, страна у нас демократья, мы живем по демократическим принципам! Но с головами на плечах. Думаю, если предложу резко ужесточить наказание, это встретит поддержку вашей партии?

Он сказал с энтузиазмом:

– Еще бы!.. А если еще и сразу стрелять на поражение, чтобы разгрузить суды, то вы станете просто… я даже не знаю!

Он шутил, но глаза стали острыми, цепкими, а мозг заработал, я видел по разогреву его камня, в турборежиме.

– Намереваюсь, – сказал я осторожно, – сегодня же выступить с беспрецедентным заявлением. Как и при неудаче со строительством коммунизма пришлось откатиться на старые позиции, так и с юриспруденцией… Придется признать, что реальность совсем не такова, какой рисуем сами себе. Снова поставим на первое место безопасность законопослушных граждан, на которых держится общество, а уж потом подумаем об удобствах преступников, которые это общество разрушают. Так что стрелять на поражение нельзя, вы понимаете, но когда это будет случаться, то к сотрудникам милиции претензий не будет. И так до тех пор, пока преступников не останутся единицы. Тогда снова будем арестовывать со всеми церемониями и поклонами, а сажать в камеры будем с исправными кондиционерами и на ресторанное питание.

Он сказал торопливо:

– Господин президент, я обещаю, что наша партия поддержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаете нравиться…

– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати, надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…

– Извращенцев, – он говорил с несвойственной для такого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!

Я помедлил, сказал намекающе:

– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.

Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазные буравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:

– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока не оглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.

– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.

Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательным пальцем:

– Нет, господин президент, так не пройдет. Под укреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вот укрепление власти – это однозначно.

– Как это?

– Будет власть, будет и Россия.

Гусько ушел, Новодворский получил свои ЦУ и тоже отбыл, я просматривал отчеты о курсе валют, о строительстве газопровода, нефтяных вышек, катастрофах, авариях на теплотрассах, выступлениях радикальных групп, и все время не оставляло ощущение, что с планетой что-то происходит.

Мало того, что люди ожесточились и дерутся повсюду, но и сама природа, казалось, испытывает зуд от семи миллиардов этих беспокойных существ: проснулись давно погасшие вулканы, разливы рек принимают катастрофические размеры, всюду сходят лавины, смерчи опустошают города, тайфуны топят океанские корабли и разрушают прибрежные поселки, землетрясения участились, ряд городов уже в развалинах, в океанах гигантские волны цунами смывают целые острова…

Но страшнее всего раздражение, охватившее человечество,

Карашахин вошел, осторожно и настолько неслышно ступая, словно в домашних растоптанных туфлях. Я привычно ждал, что передо мной опустится на стол бумага с новыми неприятностями, однако Карашахин лишь заметил коротко:

– Буревестники уже того, реют!

Зубы едва слышно заныли. Я задержал дыхание, уговаривая себя успокоиться, взять себя в руки, надо же вести себя по-президентьи, что это я как тургеневец, Карашахин молчал и смотрел холодными немигающими глазами, даже блеск в них не живой, а словно слюда на сколе.

– Значит, – поинтересовался я, – пора прятать тело жирное в утесах?

– А также сало, масло и другие продукты, – согласился он. – И помалкивать про швейцарские счета.

– Где эти буревестники сейчас?

– Пока только собираются, – сообщил он. – Возле местных профсоюзов.

– А ты говоришь, началась, – упрекнул я и тут же пожалел, ибо Карашахин делает, что может, он упредил о самом начале, а сама демонстрация – это не обязательно марширующие по Красной площади колонны с криками «Ура!», это прежде всего демонстрация своей силы, численности, желания добиться своего. – Извини, я хотел спросить, насколько они агрессивны?

– Трудно сказать, – заметил он осторожно. – Пока собирались группами в своих районах, все было спокойно. Но ивановцы уже выступили, им идти дальше всех, а по дороге к колоннам начали пристраиваться разные личности, на рабочих смахивающие не больше, чем я на рэпера, кричали сперва общие лозунги, а сейчас вот перешли на свои…

Он посматривал на крохотный наладонник, от цветного дисплея по лицу бегали желто-синие пятна, делая его еще угрюмее и несчастнее.

– Какие? – спросил я.

– Ясно, какие, – сказал он с хмурой улыбкой. – Долой правительство, ессно… А до этого требовали всего лишь увеличить занятость!.. Но мало того…