Пусть все решения затягиваются, подумал я расчетливо, пусть пар уйдет в дискуссию, в дебаты. Главное, чтобы не утихала невидимая для противника работа. А мне лично очень важно перевербовать еще несколько человек. Начать с такой непростой фигуры, как Каганов.

Он, как демократ, за то, чтобы все отдать кобызам, а Забайкалец, как русский ультранационалист, постоянно тычет ему в глаза Израилем, восхваляет непомерно, восторгается крутыми мерами израильтян к террористам, к палестинцам, ко всем гадам, что ущемляют права Израиля. Каганов бледнеет, вздрагивает, беспомощно моргает, торопливо снимает очки и начинает лихорадочно протирать, не зная, что ответить этому нацисту, что ему, еврею, тычет в глаза примером великолепного и замечательного Израиля, на каждом шагу доказывает, какие они там эти жиды молодцы и что нам надо по примеру Израиля потуже закрутить гайки и – никаких переговоров с террористами, боевиками и либералами. А за свою израильскую землю кому угодно глотки порвут, но ни пяди этим исламским гадам не отдадут!

И сейчас рядом с Кагановым наглый Агутин, достает его обвиняющим тоном:

– Нет, вы мне таки скажите, чем вам политика Израиля не ндравится?.. Ах, вы полагаете, что они вообще не правы?

– Да я не в том смысле, – оправдывался Каганов, – я в другом смысле, не в этом смысле, а я имел в виду тот смысл, что в смысле демократизации некоторые меры могут показаться чересчур…

– Но только показаться? – изумился Забайкалец очень громко. – Даже если Штаты полезли бы в Израиль, все эти жи… ладно, в этом случае самые что ни есть благородные иудеи настучали бы им по рогам, не так ли? Или полегли бы, но ни пяди не отдали бы, верно? Или неверно?.. И плевать им на общемировое мнение, на общечеловеков, на гомосеков и прочих демократов – не отдадут, и все. Я так думаю. И почему вам Израиль так не ндравится?.. Вы не перекрашенный под семита ариец? Да и пластическая хирургия сейчас такие чудеса показывает… Взять хотя бы перемену пола…

Он остановился, раскрыв рот от внезапно пришедшей мысли, и подозрительно уставился в спину министра финансов. Тот поспешно сел и сгорбился над ноутбуком.

Карашахин положил передо мной свежую сводку, отчеркнуто красным, что за две недели Новодворский объехал Европу, побывал в США, Канаде. Восточных стран тщательно избегал, но часто и с пафосом говорил о необходимости совместной борьбы с терроризмом. Я уж думал, что на совещание по кобызам он опоздает или вовсе не появится, однако Карашахин перехватил мой взгляд, покачал головой:

– Самолет с Новодворским на борту час назад приземлился в Шереметьево. Сейчас его лимузин несется по Рублевскому шоссе, как крылатая ракета юсовцев, нацеленная на Кремль.

Я покосился на министров, все трудятся за компами, переговариваются вполголоса, на сообщение Карашахина только Каганов сказал с досадой:

– Везде успевает… Хотя бы по бабам больше ходил.

– Что ему бабы, – ответил Карашахин.

– Да, – согласился Каганов, – ощущение власти – больше, чем оргазм. Это оргазм, что длится годы.

Я покосился с немалым удивлением. В самом деле так думает или же острит? У меня от этого непрерывного оргазма язва желудка, предынфакт и предынсульт, раздерганные нервы, куча болезней, брошенная на полдороге научная монография.

– Россия, – произнес Шандырин и посмотрел по сторонам, многие ли слышат его великолепную мысль, – это музей комбинаций из трех пальцев. Это великая страна, у которой только две беды, а остальное – «временные трудности». И хотя в России демократия все еще в противозачаточном состоянии, все же это страна благородных и честных людей, девиз которых: ни мне, ни тебе – зато поровну!

Агутин, министр сельского хозяйства, заржал позже всех, долго врубался, зато его раскатистый гогот долго и мощно сотрясал стены.

– Для России важен размах, – заявил он, – а не какой-то там сраный результат! У нас вообще удивительная страна: Новый год начинаем встречать где-то на Дальнем Востоке, а заканчиваем где-то под столом. И несмотря на всеобщие катастрофы в мире, наших Бог бережет, вот сегодня, я слышал, возле Мадагаскара потерпел крушение российский рыболовный траулер «Непотопляемый». Команда, пьянствовавшая во Владивостоке, абсолютно не пострадала. А если бы это был какой-нибудь немецкий траулер?

Они хохотали, Убийло сказал глубокомысленно:

– В России что не тонет, то огнем горит. Так что у траулера все впереди. В парижской Палате мер и весов хранится бутылка русской водки, как эталон единицы измерения работы и заработка. Но иностранцам этого не понять, ведь только в России «угу» обозначает «спасибо», «ой!» переводится как «извините!», а кусок хлеба является вторым столовым прибором. Вообще русский человек славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций… но еще более он славится своим умением находить туда вход.

Павлов морщился все сильнее, наконец поднялся, в глазах негодование, я уже ждал, что скажет что-то вроде: «Стыдно, господа! Стыдно над своей страной глумиться!», но Павлов лишь фыркнул еще раз и пересел к Окуневу, вроде бы нейтралу. Окунев, правда, вроде и подпевала Новодворскому, но иногда делает неожиданные прыжки от демократической линии партии, так что с ним, может быть, потеряно еще не совсем все. Агутин и Убийло не поймут, Россию давно не называют своей страной, для них она – «эта страна», а сами они лишь в наказание за грехи родителей родились среди этих ужасных людей, среди варварства и разгильдяйства, где заборы делают из досок, а мебель – из опилок, где по-прежнему две проблемы: кто у власти и дороги, но зато вместо двух уже привычных бед сразу три: дураки, дороги и дураки, указывающие дорогу. Особенно опасны те, которые указывают дорогу к светлому будущему.