Она посмотрела на него с недоверием, но очки сняла. Под левым глазом расплывается здоровенный фингал.

– А так?

Гаркуша сказал проникновенно:

– Вот с ним всякая женщина скажет, что ты эта... ухоженная. Это не маникюр!.. Уколы – и дорого, и вообще высший класс. Это уже уровень. Так что такими фингалами хвастаться надо.

А Чернов добавил:

– Если без фингалов по всей морде, могут подумать, что пользуешься подтяжкой, а теперь это дурной вкус. В смысле, устарело.

– Или вообще ничем, – сказал Гаркуша с пренебрежением.

– Таких уже не осталось, – заметил Знак и мечтательно вздохнул.

Она поколебалась, наконец, буркнула:

– Ладно, схожу. Но если кто на улице хоть раз хихикнет, вернусь и всех поубиваю!

Она вышла, а Гаркуша, сразу забыв, что ему грозит убийство, повернулся к нам.

– Кстати, – сказал он живо, – очень мало таких, кто признает необходимость сингулярности или хотя бы ее приход! Но даже среди тех, кто признает, абсолютное большинство пальцем о палец не ударит, чтобы ее приблизить. В смысле, что-то полезное сделать для ее прихода. Поговорить да, могут. И будут ждать, что придет и сделает богатыми, красивыми, вечно молодыми и бессмертными.

Знак вмешался угрюмо:

– А я бы таких вообще в сингулярный мир не брал! Даже если попросятся. Пусть полуобезьянничают, как и раньше. Обеспечить им полные корыта еды, избавить от болезней, и пусть живут сами по себе. В сингулярность стоит брать только тех, кто хоть что-то делает для нее.

Гаркуша сказал ехидно:

– То есть нас?

Знак огрызнулся:

– А что, неправильно? Это будет только справедливо.

– Хе, ты забываешь про присущее нам милосердие.

Знак буркнул:

– Это смотря к кому. У меня к ним нет милосердия.

– Эх ты... милосердие не бывает избирательным. Оно либо есть, либо нет.

Знак сказал раздраженно:

– А я что, предлагаю перебить человечество? Напротив, если ты слышал, предлагал обеспечить едой и всеми материальными благами! А еще излечить от всех болезней, дать им все мыслимые развлечения... Но только не надо мне пьяненького дядю Васю-сантехника среди звезд, который и там будет искать, кого бы трахнуть в анус, какую бы телефонную будку разломать и где бы насрать так, чтобы гребаные профессора обязательно вляпались!

Гаркуша победно заржал, звучно хлопнул ладонью по столу. Испуганная мышка соскользнула с коврика и попыталась спрятаться за монитор.

– А я о чем всегда твердю? – спросил он с азартом. – В театр же не пускаем в тужурках и в кирзовых сапогах с налипшим на подошвы дерьмом? В хорошие рестораны – без галстука? И вообще сейчас все больше закрытых клубов, заметили? Потому что демократия демократией, но я не хочу, чтобы к нам вот сейчас ввалилось пьяное мурло с побитой мордой и недопитой бутылкой водки, мол, у нас же теперь простому человеку везде дорога!

Он горячился, размахивал руками, раскраснелся. Мы слушали сочувствующе, отводили глаза. Я поймал себя на том, что иронизирую, но сам-то вообще-то такой же. Раздираюсь между своим прошлым псевдоинтеллигента – а у нас в стране практически все интели как раз псевды – и своим новым бытием, в котором наконец-то начал смутно улавливать предначертание.

– Когда-то мы отказались от практики людоедства, – сказал Гаркуша с нажимом. – Потом отказались от владения рабами и публичных казней. Совсем недавно отказались от устаревших правил, что курица не птица, а женщина не человек, теперь уже и женщина... того, почти человек. Даже за пирожками отказывается! Но разве мир стал хуже?

– Стал, – заявил Знак. – Пусть и она за пирожками бегает! Что за привилегии среди сингуляров?

– Я вообще про мир, – сказал Гаркуша сердито, не давая себя сбить с твердой дороги. – Мир стал лучше!

Чернов заметил с покровительственной усмешкой:

– Длинное предисловие. Это к чему?

Знак буркнул:

– Это он отрабатывает выступление перед неофитами. А мы, значит, должны вылавливать баги. Так, Гаркуша?

– Не так, – ответил Гаркуша почти зло. – Просто мы сами все еще не уяснили, что мир изменился. Вернее, уяснили, но, стыдясь и приспосабливаясь, живем по старым меркам.

– Живем ли? – спросил Чернов мирно.

– Не отрицаем нормы старого мира, – уточнил Гаркуша сердито. – Мы не хотим спорить, мы же вежливые, мать нас о стенку!.. А спорить надо не только для просвещения быдла, в том числе интеллигентного, у которого только и интеллигентности, что диплом универа, но и для нас самих. Чтобы крепче стоять на позициях... наших позициях, что единственно верные, мы должны... да, должны!

Я помалкивал, я же не старожил, но всей душой на стороне Гаркуши, а доводы его принимаю, как будто сам это все сказал. Но и Знака понимаю, и Чернова, который со всеми уживается и всем поддакивает. Он уяснил горькую истину, что переспорить никого и никогда не удается, потому лишь кивает и соглашается и с тем, что пить вредно и что коньяк в малых дозах полезен в любом количестве. Но сам не пьет и дружит только с теми, кто не пьет тоже.