Она страдала. Кто эта женщина, которая так захватила его мысли? Настолько, что он видит ее в своих снах.

Значит, он провел два года перед своим заключением с этой женщиной, Пег? Элеонора была растеряна и испугана. Правда, он сказал, что не любил эту женщину, но это было слабым утешением.

Она боялась и хотела узнать правду. И готовилась принять ее, какой бы она ни была. Если она потерпит поражение в битве за Шона, ему уже никто не поможет стать прежним. Она должна быть готова к борьбе за него. Он не хотел говорить о тех четырех годах, которые прошли вне дома, и всячески сопротивлялся ее настойчивым расспросам.

За окном начался дождь.

Элеонора подошла и закрыла окно. И вдруг увидела бегущего под дождем Шона. У нее подогнулись колени, она прислонилась к стене, ослабев от радости. Через несколько мгновений раздался стук в дверь, и она поспешила открыть.

Он вошел промокший до нитки. Эль заперла за ним дверь.

— Что произошло? — Ей не терпелось узнать новости. Он стащил с себя мокрую рубашку, обнажив поджарый и, несмотря на худобу, стройный торс. Потом повернулся, чтобы бросить рубашку на стул, и она слабо вскрикнула. На спине она увидела с дюжину длинных извилистых шрамов. Эль замерла с открытым ртом, задохнувшись от ужаса.

Его жестоко высекли, причем он подвергся этой пытке не один раз. Он обернулся, услышав ее крик. Она дрожала, ей стало дурно.

— Шон! Что это?!

Он удивленно посмотрел на нее, понял, в чем дело, и сразу замкнулся.

— Тебе известно, я был в тюрьме, — холодно ответил он.

— Они тебя высекли?! — крикнула она отчаянно.

— Какое это имеет значение… Это было давно. — И снова отвернулся. Повесил мокрую рубашку на спинку стула и подвинул стул ближе к огню.

Она старалась успокоиться, но это плохо получалось.

— Но за что они тебя высекли?

Он зачерпнул воды из ведра.

— Это было испытание.

— Испытание?

Он снова взглянул на нее.

— Это не имеет теперь значения.

— Но для меня имеет! — воскликнула она.

Он вздохнул:

— Эль, это было развлечение стражников… Новый заключенный… изменник, которого скоро вздернут.

— Бедный… У тебя живого места нет на спине, — прошептала она. — Они выбрали тебя для своего развлечения? Но это жестоко! И истязание повторялось, не так ли?

Он отвернулся, помрачнев.

— Тебе не надо об этом знать.

Она вытирала слезы, но они градом катились по щекам.

— Я должна знать, Шон.

— Но какая разница? Шрамы зажили.

— А ты? Шрамы в твоей душе остались, не так ли?

Он наклонился над раковиной и стал умываться. Она подошла и положила руку на страшные шрамы.

Он не успел отстраниться.

— Почему тебя посадили в одиночку, Шон? — спросила она тихо, не убирая руки.

Он не двигался. Потом сказал:

— Я убил сокамерника.

Она задохнулась от ужаса.

Он так резко обернулся, что ее рука повисла в воздухе.

— Как… Ты убил? — прошептала она, не веря своим ушам. Он не мог!

— Не смотри на меня так…

— Но я не понимаю…

— Я защищал другого человека… юношу, совсем мальчика! — Глаза его сверкнули. — Никто не вступился за него, кроме меня.

Она закрыла рот рукой. Как много он перенес и сколько еще не рассказал. Сколько мучений может вынести человек.

— Ты защищал мальчика?

— Они приставали к нему… Я должен был это прекратить!

Она поняла скрытое значение его слов, и это было страшно.

— Он все равно умер… тот парень, Брайен. Он погиб после очередного нападения. Я не мог мириться с этим зверством и убил одного из этих ублюдков.

Она все плакала и не могла остановиться. Оплакивала мальчика по имени Брайен, плакала от жалости к Шону.

— Эль, перестань плакать, — умоляюще сказал он. Она кивнула и вытерла глаза.

Он вдруг схватил ее за руку:

— Все давно кончено… Забудь.

Его прикосновение было как удар тока. Она вдруг почувствовала его близость, видела перед собой обнаженную широкую грудь, и знакомая горячая волна прошла по телу. Подняла глаза, боясь, что выдаст себя. Как ей справиться с непреодолимым и пагубным для нее влечением?

Он выпустил ее руку и отошел.

— Начальник тюрьмы был уволен вскоре после моего заключения. Новый оказался пьяницей. Я тогда ничего не знал. Откуда мне было знать, все открылось после моего побега. — На его лице отражалась целая гамма чувств — отвращение, физическое страдание, душевная боль. — Я думал, что так и умру в этой черной яме.