Вершинин специально подбросил ему эти имена, чтобы посмотреть на его реакцию.

Тот снисходительно улыбнулся.

— Я попросил бы не сравнивать меня со всякой… дрянью — Глистой, Ханыгой, этим люмпен-пролетарием, — дерзко сказал он. — Я и мои друзья на таких не похожи.

— Мне трудно понять вас, Владимир Сергеевич, — в тон ему с подчеркнутой вежливостью заметил Вершинин. — Ну, Нина, допустим, отсталая девочка, живет в тяжелых условиях. Отца нет, мать такая, что общего языка с ней не найти…

— А у меня? — со злобой прервал его Потемкин, лицо которого вдруг ожесточилось.

— Что у тебя? Семья, кажется, хорошая. Отец, мать, десять классов окончил, а ведь бродяжничаешь, пьешь. На вокзале тебя пьяным сколько раз замечали.

Потемкин пропустил упреки мимо ушей. Его волновало другое.

— Откуда вам знать мою жизнь? — продолжал он. — Отец, мать, сестричку еще прибавьте. Семейная идиллия — барашки над кроватью, часы с кукушкой.

В парне чувствовался душевный надлом.

— Твоя мать, кажется, на заводе работает? — осторожно спросил Вячеслав.

— В бухгалтерии она заправляет на заводе сельхозмашин, — угрюмо произнес Потемкин.

— В бухгалтерии? — удивился Вершинин и вспомнил личные дела. Такой фамилии среди них он не встречал. — В бухгалтерии завода Потемкиной нет.

Владимир посмотрел на него, как на пустое место, и буркнул:

— Потемкиной, может, и нет, а Чепурнова работает там уж который год.

— Чепурнова? При чем здесь Чепурнова? — ошарашенно пробормотал Вячеслав.

— Чепурнова — моя мать. Она носит фамилию второго мужа — моего отчима.

Вершинин был потрясен. Произошло редкое совпадение — соединились два совершенно разных дела, и он еще не знал, что принесет ему это совпадение — хорошее или плохое.

— Ну ладно, Володя, — сказал Вячеслав, решив пока не задевать больную струнку парня. — У каждого своя жизнь. Но почему ты все-таки с таким пренебрежением относишься к другим людям, пусть даже более низким по уровню развития? Я говорю снова о Нине и Шестакове.

— Чего вы мне все время их тыкаете, — снова озлился Потемкин. — Таких уничтожать надо. Нинка Глиста — потомственная шлюха низкого пошиба, и жизнь ее кончится под забором, а Ханыга, — тут он даже скрипнул зубами, — гад, подонок.

— Значит, ты считаешь, что таких надо уничтожать? — тихо, словно боясь порвать своим дыханием невидимую паутинку, спросил Вершинин. — Но ведь они молоды, их можно исправить. Кстати, Нина, по-моему, уже другими глазами смотрит на свою прежнюю жизнь. Кто знает, был бы жив Шестаков, может, и он бы исправился.

— Исключено, — упрямо возразил тот. — Однако его нет, и ваши предположения из области фантастики.

— Да, его нет. Он убит. И знаешь, кто его убил? — глядя прямо в темные точки зрачков, спросил Вячеслав.

— Знаю, — выдержав его взгляд, ответил Потемкин. — Я!

Ответ прозвучал, как выстрел. Вячеслав даже пожалел, что все произошло так обыденно.

— Из-за перчаток и шапки? — спросил он.

— Не только. Просто он был тварью. Спросите у ребят, как он издевался над теми, кто помоложе и послабей. Деньги заставлял таскать из дома, посылал за водкой, а если не принесут, знаете, как лупил? Средний палец у него был с черным ногтем, толстым таким. Он его за большой закладывал и как врежет мальчишке прямо по макушке. А что за макушка у двенадцатилетнего?

— Да, Володя, Шестаков, конечно, не конфетка, но ты-то кто такой, чтобы чинить суд и расправу? Теперь сам понимаешь — надо отвечать.

— Я знаю. За убийство в состоянии сильного душевного волнения, вызванного противозаконными действиями потерпевшего. Статья сто четвертая уголовного кодекса. До пяти лет лишения свободы.

— Ну и ну! Рассчитал. А говорил, законов не знаешь. Вызубрил на зубок.

— На юридический поступал, следователем хотел стать, — сник Потемкин. — Теперь все — забыть надо.

— И еще один вопрос, Володя. Вот ты юристом хотел стать, законы читал, и уж, наверное, о смягчающих обстоятельствах знаешь. Уж коли считал себя правым, — приди, расскажи откровенно. Ведь явка с повинной могла бы существенно облегчить твою вину.

— Зачем у вас хлеб отнимать? — снова с вызовом сказал Потемкин, но под осуждающим взглядом Вершинина сконфуженно умолк.

Вячеслав вызвал конвой и, сидя, как в оцепенении, проводил взглядом парня. Тот в дверях приостановился, видимо, желая что-то добавить, но потом передумал и шагнул за порог.