— Это он трубу ломал, — узнал Таргитай. — Он!

— Больно буйный, — заметил Мрак равнодушно.

Баба посмотрела пугливо, затравлено, словно зверек из темного угла, но голос незнакомца был ровный, без осуждения. Да и вид у него такой, что скажи, будто сам в детстве был тихим, можно привязывать камень к ногам и бросать в реку.

Она проговорила нерешительно:

— Да, люди жалуются...

— На такого малого? — удивился Мрак.

— Да им что, — вздохнула она еще горестнее. — Не понимают, дите малое... Оно ж еще не понимает, что хорошо, а что делать нельзя. Да и вообще он...

Она замялась, Мрак бухнул:

— Что?

— Немтырь он, — вздохнула женщина. — Не говорит, хотя уже пятый годок пошел...

Судя по виду Мрака, он явно усомнился, что дите малое, если вон какие булыжники летели с грохотом, сам видел, как малое дите швыряло даже за забор, явно метило в чужих собак.

— Люди злые, — согласился он, — только своих детей хвалят.

— Это точно, — согласилась она с живостью, — чего только от них не наслушаешься! И вежественные, и тихие, и старших чтут... А я вижу, какие они вежественные, если вчера вон камнями нищего гнали от своего дома!

Щеки порозовели, она словно распрямилась, равнодушие гостя к ее ребенку совсем не испугало и не огорчило, а совсем наоборот, она перевела дух с облегчением, но Олег, в отличие от оборотня, смотрел с интересом, всматривался в непомерно большую голову, широкий рот, толстый живот. Когда ребенок сморщил ему устрашающую гримасу, зубы показались чересчур длинными и острыми, а клики размером с волчьи.

— Он тихий, — сказала женщина и ему торопливо. — Это он так... улыбается.

— Тихий, — повторил Мрак с неодобрением. — Что за мужчина из тихого ребенка? Я в детстве, помню, чуть деревню не спалил... А раз тихий, то либо в баклушечники, а то и во что-нибудь еще хуже... в волхвы, к примеру.

— Ну, он не всегда тихий, — призналась она с усилием, — он застенчив... и, бывает, шалит... Но мы всем соседям сразу платим сколько запросят, если он что у них испортит или сломает.

Мрак кивнул:

— Дети — есть дети. Мы на сеновале ляжем. Я заметил, там еще сенца осталось малость. А вон по улице телега, полная сена, катит к вашему двору... Для вас?

— Нет, для козы, — пояснила женщина. — Мы сами, знаете ли, хозяйством почти перестали заниматься. Ребенок не то, что слишком шалит, но за ним нужен глаз да глаз, вот и запустили двор... Но как-то еще живем.

Мрак посмотрел на широкую ляду, что прикрывала лаз в погреб, прикинул его размеры, кивнул, жить так все же можно. Запасов там явно на две-три зимы, да и теперь, судя по столу, живут не совсем уж нищенски.

— Эй, малыш, — позвал он повелительно, — а ну-ка иди сюда.

Мальчонка поглядел исподлобья. Злые волчьи глаза блеснули злобой. Верхняя губа приподнялась, показывая острый клык. Мрак согнал улыбку с лица, его губа справа приподнялась, показав клык в три раза длиннее, а из горла едва слышно донеслось низкое рычание.

Женщина отшатнулась, а мальчишка застыл, глаза уставились в темное лицо странного человека. Мрак поманил пальцем, мальчонка послушно подошел.

— Ты что же это, мерзавец, — сказал Мрак внятно, — трубу разломал?.. Твои отец и мать уже не маленькие, чтобы всякий раз на крышу лазить!.. Сегодня же чтоб починил!.. Сам. И больше не ломай. Тебе что, мало соседских труб? Да и те по ночам можно только, чтоб никто не видел. Так даже интереснее... Но это я так, к слову. Ты мне другое скажи: есть дорога отсюда к Верховному Упырю?

Мальчонка смотрел, вытаращив глаза. Это было страшно, когда из-под массивных надбровных дуг, похожих на медвежьи, глаза блестели уже не из глубоких щелей, а выпучились как у совы.

Женщина снова сказала жалко, но в голосе был уже упрек:

— Я ж сказала, он не говорит. Немтырем уродился...

Мрак в упор смотрел на мальчонку:

— Так ты и этого даже не знаешь?.. Да, в самом деле дурачок.

Мальчишка смотрел с ненавистью, лицо страшно побагровело. Синие губы с трудом шевельнулись, слова вышли квакающие, почти нечеловеческие:

— Зачем... Великий Упырь... Никто не смеет...

— Да мы все смеем, — отмахнулся Мрак. — Тебе ж тоже нельзя трубу ломать, и никто не смеет такое непотребство чинить, но ты-то полез на крышу?.. Вот и мы лезем. Так как, говоришь?.. Ты квакай, квакай. Потом и вовсе расквакаешься по-человечьи. Привычка нужна. Вон как твоя маманя обрадовалась, сейчас заревет... Чего радуется, дура-баба? Завтра пожалеет, да уже не замолчишь, не замолчишь...

А Таргитай, чувствуя себя сытым, вышел во двор, сел на крылечке. Рядом бы коту греться на солнышке, но во дворе такое запустение, что любой кот сбежит, коты — звери домовитые, это собака за хозяином в огонь и в воду, а коту на хозяина плевать с высокого дерева, ему хозяйство важнее, но какое хозяйство во дворе, где бурьян до пояса? И такой густой, плотный, под его широкими стеблями непонятно что и завелось... Забора нет, на и зачем, если во дворе ни козы, ни поросят, ни даже кур или гусей?