Маленький мальчик, который нарисовал собаку с зеленым выменем — его, кстати, звали Иво, — без единого слова встал на весы, послушно открыл рот и охотно показал горло, стоило нажать ему на язык ложечкой. Он сам наклонил голову, когда ему в ушко сунули термометр, очень хорошо дышал или, наоборот, не дышал, когда его об этом просили. Мальчишку, как ни странно, совершенно не интересовало, как действует стетоскоп. Зора всегда прекрасно умела ладить с малышней, хотя вечно всех уверяла, что никаких детей заводить вообще не собирается, но так и не сумела произвести на Иво ни малейшего впечатления забавной историей, в которой сравнивала вшей с завоевателями, окопавшимися в крепости и приготовившимися к осаде. Натянув на руки перчатки, она довольно долго рылась у мальчика в волосах, но так ничего и не нашла. Слабый интерес появился в глазах у Иво лишь в тот момент, когда я подпилила верхушку ампулы, наполнила шприц жидкостью и протерла ему руку спиртом. Я ввела иглу, а он спокойно, даже не поморщившись, стал смотреть, как жидкость из шприца уходит в маленькую дырочку, проколотую в его коже. Когда я стала подготавливать к инъекции его вторую руку, он на шприц и вовсе внимания не обращал, с равнодушным видом сидел себе на зеленом пластиковом стуле и поглядывал на меня. Специально для детей мы взяли с собой пластырь в пакетиках с изображением веселых дельфинов и Спайдермена, не очень похожего на настоящего, но в таком же желтом костюме. Я спрос ила у Иво, пластырь с какой картинкой он хочет. Мальчик только плечами пожал, и я дала ему два разных для каждой руки и готова была дать больше. Мне вдруг стало страшно. Я подумала, что все эти дети могут оказаться такими же, как он, безразличными и к боли, и вообще к таким вещам, которые у обычного ребенка всегда вызывают протест, хотя бы из принципа. Когда следующий малыш во время прививки больно ударил меня ногой по лодыжке, я испытала настоящее облегчение.

Детский рев чудовищно заразителен. Стоило завопить одному ребенку, и ему тут же стали вторить еще шестеро. Акустика в монастырских помещениях была такова, что вскоре вся обитель звенела от плача перепуганных и возмущенных детей. Мы, конечно, знали, как громко малыши умеют кричать и плакать. Они способны сражаться не на жизнь, а на смерть и могут даже укусить доктора, если будут очень уж сильно бояться уколов. Монахи, первые полчаса в ужасе стоявшие вокруг, вскоре опомнились и пришли нам на помощь. Они крепко держали ревущих детей за руки и за ноги, одним угрожали наказанием, другим обещали поощрение в виде сластей. Последний посул многим показался столь соблазнительным, что малыши сами стали подходить к нам и не оказывали особого сопротивления, получая свою порцию вакцины. Все же мы совершили серьезную тактическую ошибку, преждевременно раздав большую часть конфет и вафель. Именно сласти оказались нашим единственным действенным рычагом в данной ситуации, теперь мы с отчаянием смотрели, как тают их запасы, и понимали, что в любую минуту можем оказаться совершенно безоружными.

В два часа дня я заметила в дверях ту молодую женщину, что жила в нашем доме. Сгорбившись, прикрыв голову и плечи шалью, она стояла там, видимо, уже довольно давно. Больная девочка сидела у нее на бедре, как обезьянка, и спала, положив голову ей на плечо. Но когда я поманила женщину к себе, она вдруг развернулась и пошла обратно во двор. Покончив с обследованием очередного ребенка, я пошла за нею и увидела, что фра Антун сумел остановить ее у самых ворот, отрезав ей путь к окончательному отступлению. Женщина стояла ко мне спиной, я не видела ее лица, зато расслышала, что она говорит фра Антуну. Оказывается, они все-таки нашли своего покойника.

Женщина все совала фра Антуну какой-то желтоватый конверт, а он поднимал руки, не желал его брать и говорил:

— Потом, потом…

Я еще немного постояла в дверях, надеясь, что он меня увидит, а когда он все-таки меня заметил, указала ему на девочку. Фра Антун улыбнулся, взял женщину за плечи, повернул лицом ко мне и жестом велел ей следовать за мною. Но она затрясла головой, попятилась от него, вырвала руку и пошла прочь, а мы стояли и смотрели, как она идет к выходу на улицу по полосатому от теней зеленому коридору из виноградных лоз, расползшихся по решетке.

Вдруг рядом со мной возникла Зора с пустой коробкой в руках и заявила:

— Все, работу продолжать невозможно! У нас сласти закончились.

Весьма кстати наступил обеденный перерыв, и мы воспользовались этой возможностью для перегруппировки сил и выработки новой стратегии борьбы. Зора включила пейджер, и оказалось, что с утра помощник прокурора уже успел прислать шесть сообщений, так что ей пришлось пойти в монастырский офис и позвонить ему. Я осталась разбираться с бумагами. Дети, сонные, облепленные пластырями, сгрудились во дворе под жарким полуденным солнцем, и я, разумеется, попыталась загнать их под крышу или хотя бы в тень. К тому времени как я снова вернулась в нашу импровизированную смотровую, фра Антун был уже там и раскладывал документы в алфавитном порядке.

Он с интересом посмотрел на тонометр, торчавший у меня из кармашка, и я сказала, что у него-то давление наверняка очень высокое, все-таки шестьдесят детей — это не шутка. Он тут же закатал рукав рясы и похлопал по обнажившейся коже. Я пожала плечами, велела монаху сесть и надела ему на руку манжету. У него было тонкое моложавое лицо. Позже я узнала от Нады, что он в детстве ловил майских жуков, сажал в банку, а потом надевал на них поводок из магнитофонной ленты. Довольно часто можно было видеть, как он идет по главной дороге, а вокруг него вьется на привязи дюжина обезумевших жуков, похожих на крошечные воздушные шарики, и лента ослепительно посверкивает в лучах солнца.

— Я слышал, вы сегодня утром устроили на виноградниках настоящий переполох, — сказал он.

Я уже хотела признать, что проявила в разговоре с Даре излишнюю непримиримость, а в свою защиту сказать, что мне всю ночь не давал спать жуткий кашель той маленькой девочки, но вдруг поняла, что фра Антун имеет в виду совсем не это, а неожиданность моего там появления.

— Вы их до чертиков перепугали, — сказал он, и я, подкачивая воздух в манжету, так и застыла, не зная, как мне реагировать на то, что монах помянул черта. Фра Антун улыбнулся и продолжил: — Вы только представьте себе!.. Люди сосредоточенно копаются в земле, ищут заветные останки, страшно устали, копали весь предыдущий день и всю ночь, и тут в предрассветный час, когда им кажется, что они вот-вот найдут то, что ищут, из кустов внезапно появляется женщина, одетая в нечто белое, весьма напоминающее саван.

— Я просто упала, провалилась в какую-то дыру, — заявила я, вставляя в уши наушники и прикладывая стетоскоп к локтевому сгибу его руки.

— Да, так и в деревне говорят, — сказал он. — А что подумали бы вы на их месте?

— Я бы поразмыслила, зачем заставляю своих детей искать в земле чье-то тело, которое сама же туда и закопала.

Монах посмотрел на меня так, словно не мог решить, можно ли мне доверить то важное, что он собирался сказать. Я снова подкачала манжету, и фра Антун покорно ждал, сунув подол долгополой рясы между коленями.