Они вышли на крыльцо. Посреди двора двое воинов держали под уздцы оседланных коней, еще по коню с вьюками стояли позади. Завидев Гульчу, гридни заулыбались, повели коней ближе к княжескому крыльцу.

— Олег, — сказал Рюрик настойчиво. — Ты опять забыл сказать...

Олег тяжело вздохнул:

— Успокойся. Все хорошо, насколько может быть хорошо в этом мире. Твое королевство падет последним.

— Что-что?

Гульча сбежала вниз во двор, ухватила коней и бегом привела к крыльцу, боясь пропустить хоть слово.

— Сыны Рудольфа, — объяснил Олег. — Разве я не говорил? Или это не тебе? В последнее время я так часто о них говорю, что уже сам забываю... Дранг нах остен! Сто лет тому Карл Великий вторгся в земли короля лютичей Драговита, начав тем самым натиск на славян, стал захватывать их земли... Он нанес страшное поражение этому племенному союзу, но главную крепость, стольный град, взять не сумел. Карлу помогали бодричи, другой славянский союз племен — те и другие ведут кровавые войны на истребление, как у нас, славян, водится... Вспомни, всего пятнадцать лет назад Людовик Немецкий пытался разгромить этот же союз бодричей, но не сумел. Увы, за сто лет кровавого натиска славяне отступят. Легко отбились бы даже в одиночку, но сами бьются друг с другом более люто, чем с немцами! Их покорят, они восстанут и перебьют немцев. Их снова покорят, захватят земли, они снова восстанут. И так будет много раз, пока славянские племена не уничтожат полностью, а их земли не станут навеки немецкими. Даже славянская река Лаба станет у них именоваться Эльбой. Но ты можешь гордиться, Рюрик! Твое королевство выстоит триста лет непрерывного натиска. Оно падет последним*.

Гульча вскочила в седло, гарцевала подле крыльца, тесня Олега конем. Рюрик обнял Олега, на миг прильнув к широкой груди пещерника.

— Увидимся ли?.. Или тебя увидят мои внуки?.. Постой-постой, триста лет простоит мое королевство?

— Триста лет — большой срок, — ответил Олег тихо. Он понимал скрытый смысл вопроса. — Зачем тебе заглядывать дальше?

Он вскочил на коня, подобрал поводья. Конь взыграл. Гульча ослепительно улыбнулась молодому красивому князю — для нее теперь это был могучий русич, а не подмастерье кузнеца, повернула лошадь к воротам. Рюрик ухватился за стремя, удержал Олега:

— Погоди... Хоть кто-то уцелеет?

Олег покачал головой, ему было тяжело смотреть в наполненные мукой глаза князя:

— Аркона будет уничтожена! Воронье разжиреет, убиты будут все, даже собаки и кошки. Ветер разнесет пепел от дворцов и собачьих будок! Как уцелеет кто-то из твоих потомков, если они, как их пращур, первыми пойдут в сечу?

Руки Рюрика бессильно упали. Олег повернул коня. Гульча стояла в раскрытых воротах, нетерпеливо махала рукой. Он пустил коня галопом, и они выехали из ворот, оставив замок позади.

Дорога была узкая, но Гульча старалась ехать рядом, касаясь сапогом стремени Олега. Лицо пещерника было темным, как грозовая туча, Гульча изнывала от жалости и сочувствия.

Они видели верхушки мачт в порту, когда сзади раздался конский топот. Рюрик мчался простоволосый, за ним, как крылья, развевался красный плащ.

— Провожу малость! — крикнул он. — Посажу на ладью! Когда еще свидимся...

Олег придержал коня, пропустив Гульчу вперед. Когда поехали бок о бок с Рюриком, сказал настойчиво:

— Возвращайся. Не рви сердце, триста лет — большой срок.

Рюрик не отвечал, они въехали на причал. Гульча высматривала ладьи и кочи. Рюрик сказал сдавленным голосом, словно чья-то рука держала его за горло:

— Будущее для детей... Трава для коней, счастье для наших женщин, а для детей — будущее...

— Рюрик! — выкрикнул Олег. — Не терзайся. Триста лет — вечность.

Ветер с моря дул холодный, резкий. Рюрик дышал тяжело, лицо заострилось, на лбу блестели крупные капли пота.

— Святой отец, — прохрипел он, — ведь ты приехал уговорить! Грамоту привез. Не поверю, что она легко далась. Новгород — город своевольный. Гостомысл меня ненавидит. Так почему же уезжаешь?

Олег отворачивал лицо. Рюрик ухватил его за плечо, потряс. Конь под пещерником захрипел в страхе, застыл, дрожа всем телом. Рюрик смотрел в лицо волхва почти с ненавистью.

— Рюрик... я усомнился, — ответил Олег, в голосе была мука. — У людей в крови — жертвовать крохотным личным счастьем ради большого счастья племени. Мы отдаем жизни, чтобы жило племя. Но когда увидел тебя, Умилу, маленького Игоря, увидел ваши счастливые глаза... Впервые подумал, не слишком ли большую цену платим? Благо племени — да, но мы, каждый сам по себе — тоже ценность!

Грудь Рюрика часто вздымалась. На щеках выступили красные пятна, серые глаза блестели.

— Задержись, — попросил он вдруг. — Я поговорю с Умилой. Ты прав, мы — люди. Принуждать нас нельзя, но мы сами вправе отдать жизни... если волим.

Подъехала Гульча, услышала, вытаращила глаза. Князь грустно улыбнулся ей — сильный, красивый, любимый воинами и женщинами. Конь под ним беспокойно переступил, прянул ушами.

— Я приеду сразу после полудня, — предупредил Рюрик.

Олег поколебался, сказал с неохотой: