Олег не отрывался от окошка, лицо его было странное. Губы вытянулись, словно собрался свистнуть:

— Ничего себе... Сэр Томас, взгляни-ка...

Томас подхватил меч, метнулся, чувствуя, как звериная сила возвращается в усталое тело, а меч будто прилип к ладони, сердце же бьется мощно, нагнетая боевую ярость.

Через окошко увидел громадную возбужденную толпу, что двигалась в направлении их шатра. Над головами взлетали стиснутые кулаки, вздымались мечи и сабли, просто суковатые палки, двое или трое размахивали веревками. В самой середине шли, уже без шлемов и доспехов, в изорванной одежде, туго связанные Горвель с помощником. В них плевали, бросали комьями грязи. Лицо Горвеля было в крови, седая борода слиплась от крови жалким клинышком, во рту у него теперь недоставало передних зубов. У его помощника под глазами вздувались огромные кровоподтеки.

Их протащили мимо шатра, за стенкой которого таились Томас и Олег, одну телегу убрали, пленников выбросили за пределы лагеря, бегом пригнали двух резвых раздраженных верблюдов. Толпа орала, суетилась, улюлюкала, пленников швырнули на землю, привязали длинными веревками к верблюдам. Крепкоплечего воина в спешке привязали сразу к двум: одну ногу к правому, другую — к левому. В толпе гоготали, подбадривали. Кто-то, воспользовавшись суматохой, огрел верблюдов палкой, те с утробным ревом вскинули задние ноги, понеслись, волоча туго связанных пленников. Впереди в сотне шагов росло дерево, и Томас с ужасом и отвращением увидел, как двугорбые звери начинают расходиться: пробегут по разные стороны!

Отвернулся в последний момент, стиснул зубы и плотно зажмурился. Горвеля тащил один верблюд, но седобородого рыцаря сразу поволокло по камням, корягам, сухим комьям грязи, а горбатый бегун все ускорял и ускорял бег, пугаясь бегущего за ним с истошным криком хозяина.

Томас подпрыгнул, когда на плечо упала тяжелая рука. Калика насильно повернул к себе спиной, стал расстегивать доспехи. Лицо Олега было как высеченное из камня:

— Они сами такое предложили!

— Да, но...

— Кто ходит за шерстью, рискует вернуться стриженным. Быстрее раздевайся! Придет вождь, со стыда сгоришь.

— Уже горю!

— Честно говоря, я тоже, как говорят христиане, согрешил в мыслях.

Томас поспешно ронял доспехи, прислушиваясь к далеким крикам, ловил шорох шагов. Через окошко виднелось удаляющееся облако пыли за бегущими верблюдами: Томас теперь знал, как быстро могут мчаться беговые верблюды.

— Любой погибнет через пару сотен шагов... Ну, через пару миль!

— Надеюсь, — сказал Олег хмуро. — В прошлый раз я оставил на гибель, но дал шанс... Крохотный! Он сумел воспользоваться. Или кто-то помог?

Томас вспомнил обезображенное лицо Горвеля, пустую глазницу, совершенно седую бороду.

— Семеро Тайных?

— Кто-то из близких к ним.

Томас спросил внезапно:

— Они пользуются магией?

— Многое можно и без магии, — ответил Олег уклончиво.

Лицо Томаса окаменело. Он сказал медленно, словно перекатывал тяжелые глыбы:

— Понятно. Но если владеют магией, то почему просто не отнимут чашу? Против магии что я могу?

Олег долго молчал, опустив голову. Вдруг Томасу показалось, что неподвижное лицо калики чуть ожило, усталые морщинки разгладились. Голос был измученный, но без слабости:

— Когда-то хотели вообще вести мир по пути магии... Боролись с отступниками-ведунами! Люто, нещадно. Но постепенно силы слабели, а когда в борьбе с одним... гм... отступником-ведуном погиб верховный маг, глава Семи Тайных, могучий Фагим, то оставшиеся Тайные повернули в сторону ведарства. С того времени ведарство стало все чаще именоваться наукой.

— Отказались от магии? — воскликнул Томас ликующе.

Олег недобро усмехнулся, любуясь красивым рыцарем, синими как небо глазами:

— Отказались... для других. Для человечества! Впрочем, этого я и добивался. Но для себя магию оставили.

Томас ощутил холод, заметив странную оговорку, поежился:

— Они ее... применят?

— Чтобы отнять чашу? Да, если не сумеют отнять иначе, — ответил Олег задумчиво. — Если очень нужна. Не просто нужна, а очень! Чтобы ради нее нарушить свои правила. Никак не могу понять, зачем она им?

Он напряженно всматривался в ту сторону, где в ночи растаяло пылевое облако. Костяшки пальцев на сжатых кулаках побелели. Томас пока не решился спросить, чего именно он добивался, и почему он говорит так, будто уже схлестывался с непобедимыми Тайными?

Рано утром они покидали гостеприимных урюпинцев. Томас не выдержал, повинился, просил прощения за грех, допущенный в мыслях. Вождь усмехнулся, широко развел руками, словно охватывая все племя:

— Думаешь, почему мы бедные?.. Да всего лишь потому, что честные. Но всего золота мира не хватит, чтобы перетянуло волшебное золото, что хранится в душах моего народа. Так станем ли мы продавать честь и совесть за два мешка простого золота?

Обнялись на прощание, Томас поспешно хлестнул коня, не в силах видеть укоряющего взгляда коричневых глаз Иегунды. Если уж спас, то должен взять спасенное, ей лучше быть съеденной медведем, чем печалью о таинственном рыцаре с далекого Севера...