Шрифт:
«Мистер Джон», возможно, по-своему типичный роттердамец. Но боролись с оккупантами и поднимали город из руин вот такие, как эти двое рабочих.
Русское кладбище
Был вечер. Автобус бежал вдоль побережья. Неожиданно над темными дюнами в закатном красном небе возник высокий черный крест.
— Там была запретная зона, — сказали нам. — Фашисты привозили туда людей на расстрел. В том месте, где крест, погибла Иоханна Схафт. Бойцы Сопротивления знали ее как просто Ханни, рыжеволосую девушку. Это была настоящая героиня.
Кресты, кресты… Иногда одинокие, иногда целые шеренги где-нибудь на придорожном кладбище, возле которого — колокол на перекладине. Памятные доски: «Здесь погибли…», «Здесь расстреляны…» Одинаковые даты: 1940–1945. Годы оккупации и борьбы.
У набережной Роттердама — странное сооружение: что-то вроде огромной носовой части корабля с отверстиями якорных клюзов, похожими на два глаза. У его подножия, связавшись веревкой, застыли в нечеловеческом напряжении моряки; один вцепился в штурвал. Знакомая дата: «1940–1945». И надпись: «Они держали курс».
Они держали курс на освобождение своей родины от фашизма, эти славные ребята, эти «морские черти», в штормовые ночи на крохотных суденышках пробивавшиеся к занятому врагом берегу.
И не только голландские борцы Сопротивления гибли за правое дело.
Незадолго перед тем как покинуть Голландию, мы поехали в Амерсфорт. Этот небольшой город, стоящий поодаль от моря, не значится в числе мест, которые обычно посещают гости страны.
Все было как везде в Голландии: отличная дорога, ухоженные поля, миленькие домики. И кладбище возле города сначала показалось нам похожим на многие другие: солидная ограда, песок на дорожках.
Отличие было в том, что всем, кто лежит здесь, возданы равные почести. Над могилами не склоняются скорбные ангелы, не поднимаются мраморные глыбы или кресты из полированного камня. Все 863 надгробия совершенно одинаковы.
Здесь лежат наши. Это Русское кладбище. Одни погибли в лагерях. Других откопали в братских могилах борцов, павших в боях с оккупантами, и после войны привезли сюда, в Амерсфорт, чтобы все были вместе.
Имена написаны по-русски, но некоторые звучат странно. Может быть, их переводили с немецкого из списков лагерей уничтожения или узнавали по рассказам голландцев, сражавшихся в Сопротивлении. Читаем: Смирнов Николай, Шевченко Яков, Алайбек Аксафон, Бирюк Павел, Ипешилов Кушмар, Мицкоян…
Как и на всех кладбищах Европы — могилы неопознанных: «Неизвестный советский воин», «Неизвестная советская гражданка».
У надгробия Георгия Комкова совсем свежие, сегодняшние цветы. Удивительные голландские цветы, яркие и непахучие. Кто-то уже побывал здесь рано утром, тот, кому дорог лежащий в голландской земле русский солдат.
На кладбище тихо, лишь поют птицы да шелестит листва. Родные белые березки встали в почетный караул у памятника. «Слава героям», — написано по-голландски на стене кладбища.
Сегодня пусто. Людно бывает здесь лишь 4 мая, когда Голландия чтит погибших за ее свободу.
Дряхлый старичок в темном котелке, шаркая ногами, идет мимо с букетом. Вот уже двадцать лет ходит он сюда к жене. Иногда заходит по дороге к русским: жена лежит неподалеку.
Нет, он не знает, кто кладет цветы у той могилы. Но это не первый раз, там часто цветы. Сюда приезжали русские туристы, и одна женщина вдруг как закричит! Представьте, она увидела на надгробии имя брата. Но это не та могила, где теперь лежат цветы. Старик ничего не знает о том, кто их приносит. Наверное, какой-нибудь голландец или голландка.
В небольшой конторке у Эверта Арта Янссена — ящики с картотекой. Господин Янссен в черном костюме с черным галстуком. Он смотритель кладбища.
Кладбище большое. Тут не только иностранцы, но и свои, голландские парни — ведь рядом был гитлеровский пересыльный концлагерь Амерсфорт.
Он не столь велик и страшен, как Освенцим, или Дахау, или Маутхаузен. Вон вышка, тысячекратно проклятая лагерная вышка, и колючая проволока, и следы рва, и каменные стены бараков, на которых еще проглядывает написанное по-голландски слово «голод». Но вблизи все это осмотреть нельзя: там теперь воинская часть.
— Церковь, — показывает Янссен темную кирпичную колоколенку, поднимающую острый шпиль над деревьями. — Оттуда, сверху, мы видели все.
Янссен был в голландском Сопротивлении. Он и его друг, здешний лесник, иногда забирали из лагеря полуживых вместо мертвых и переправляли к своим.
Длинный, похожий на русло канала глубокий ров. Он зарос кустарником, молодые деревца укоренились на его склонах. Ров вырыли обреченные на смерть. Здесь их расстреливали.
В самом конце на дне рва — памятник. Там, где стоит теперь голландец в деревянных кломпен, со стиснутыми кулаками, в куртке, распахнутой на голой груди, в последние дни войны были последними расстреляны пятьдесят три узника.