Он не помнил, как оделся, как очутился на пять этажей ниже. Дверь метнулась навстречу, он ударился о створки, вылетел на крыльцо. Сзади кто-то заорал всполошенно:

— Ирод сумасшедший! Дверь чуть не вынес! Вон на одной петле болтается!

По каменным плитам она ехала на красивом коне, вся залитая солнцем, что целовало ее волосы и подсвечивало плечи так, будто за ними прятались прозрачные, как у стрекоз, крылышки.

Томас вздохнул глубоко, задержал в груди, успокаивая тот ураган, в котором металось, как воробей, сердце, очень медленно стал спускаться по ступенькам.

Ее лицо было в тени, зато он видел, что ее глаза заблестели, как две яркие звезды. Голос ее был ликующим от счастья:

— Сэр Томас!.. Я так счастлива! Я так счастлива, что ты жив!

Она соскочила на землю, бросилась к нему. Томас удивленно вскинул брови, проговорил холодно:

— Я, впрочем, тоже. Живым быть неплохо.

Ее словно ударили по лицу.

— Сэр Томас... — вскрикнула она жалобно. — Ты все еще сердишься на меня?

Ее большие удивительные глаза с надеждой и отчаянием обшаривали его холодное надменное лицо. Она явно ниже ростом, подумал Томас. Или как-то усохла. Он воскликнул в удивлении:

— Я?.. За что?.. Наоборот! Так давно никто не набрасывал предательскую сеть, не бил по голове...

Большие лиловые глаза наполнились слезами.

— Сэр Томас... Я должна была показать, что я на их стороне!

Томас потрогал голову, поморщился.

— Думаю, ты их убедила с легкостью.

— Сэр Томас!

— И с удовольствием, не так ли?

Сзади раздался рев, грохот, звон оружия, топот. Отшвырнув Томаса, выскочил полуодетый пан Кичинский, за ним бежали его бравые стражи. Не останавливаясь, он сбежал вниз, подхватил Яру на руки, прижал к груди.

Ее ноги болтались в воздухе. Томас ощутил страстное желание размазать пана Кичинского по стене замка, а потом еще и по всей крепостной стене. Яра смеялась, обеими кулачками упиралась бравому князю в грудь. Он то отстранял ее и всматривался жадно и неверяще, то снова прижимал к груди с такой силой, что она вспикивала и отбивалась.

Когда он опустил ее на землю, золотые волосы Яры были в беспорядке, но глаза смеялись. Она обратила счастливый взгляд на Томаса.

— Дядя!.. Как чудесно, что ты пригласил погостить у себя сэра Томаса и его друга. Они прошли долгий путь из Сарацинии...

Пан Кичинский бросил на Томаса взгляд, в котором была мольба пополам с предостережением. Томас развел руками.

— Ну... гм... он пригласил. Так пригласил, что вроде бы и отказаться было трудно.

Яра сказала счастливо и гордо:

— Дядя такой! Когда ему кто нравится, все готов отдать.

— А потом догнать и еще дать, — пробормотал Томас.

На крыльцо вышел, потягиваясь и зевая, волхв. Увидев Яру, совсем не удивился.

— А, девка... Ты через перевоз ехала?

— Через, — ответила Яра.

Томас видел, как она насторожилась. Калика спросил заинтересованно:

— Там на перевозе все еще Лешак?.. Старый такой, кривой, весь как покрученное дерево, борода до пояса...

— Есть такой, — согласилась Яра. — И два помоложе.

— Ну, молодые меняются часто... А этот, гм, удивительно... Здоровенный, зверюга....

Он зевнул и, почесываясь, вернулся в дом. Томас и Яра озадаченно смотрели вслед мудрому отшельнику. Угадывался какой-то смысл, но калика держался всегда настолько странно, что даже в простых словах и жестах искали и находили глубокий смысл, которого калика вовсе не вкладывал.

Кичинский обнял Яру и Томаса за плечи и, похлопывая, потащил к крыльцу. Он смеялся, счастливый, глаза блестели. По виду готов был все отдать, только бы длить этот момент встречи с любимой племянницей.

В главной палате замка был устроен пир в честь Яры. Томас был потрясен, ибо такого дикого расточительства еды, вина, шелков не знали даже короли Британии. И о таком не пели барды, трубадуры, менестрели и бродячие шпионы в драных плащах странствующих монахов.

Из всех подвалов выкатывали бочки с вином, вытаскивали окорока, во двор въезжали телеги, доверху груженые оленями, кабанами, зайцами, битой птицей. С ближних озер везли тяжелые кадки с водой, откуда, высовывали морды крупные сомы, щуки, лини, смотрели мутными глазами на приближающийся замок.

Все кухни работали во всю мочь, а несколько жаровен поставили во дворе, там жарилось и пеклось мясо, рыба. В отдельном котле грели вино, ибо воины, пришедшие с севера, жаждали показать, как там пьют горячее вино с перцем и солью.

Кичинский сиял, как медная монета. Он сидел во главе стола, по правую руку была Яра, по левую — Томас. Калика мелькнул сперва среди знатных

калика беседовал с челядью, затем исчез вовсе.

Пан Кичинский после первого же кубка за здравие любимой племянницы заговорил с жаром о всемирном жидовском заговоре. Он был похож на Катулла или Сципиона, Томас не помнил кого именно, который любую речь заканчивал фразой насчет Карфагена, который надобно срыть и растоптать, только упертый римлянин этим заканчивал любой пир, чтобы не портить гостям аппетита напоминанием о работе, а Кичинский — начинал. Наверное, чтобы добавить перцу и соли.