Калика уже стучал кремнем по кресалу. Перед ним была кучка мелких сучьев с лоскутками бересты, искры прыгали и гасли, пока одна, сильная и злая, не вцепилась зубками в край бересты, не стала набирать силу сперва огоньком, потом жарким огнем.

Все как у людей, подумал Олег невесело. И там слабые гибнут, сильные выживают и дают потомство. Да и зачем от слабых потомство? Род людской переведется. От людей требуется все больше, задачки приходится решать труднее, а беды приходят тяжелее.

Сухое дерево разгорелось жарко, без дыма. Огонь расщелкивал поленья, а толстый ствол сушины грыз с торца, скакал огоньками, норовил протиснуться внутрь и разломать бревно оттуда.

Томас брезгливо оглядел пещеру.

— Да, не сарацинская... Там всегда сухо, а то и песочку наметет. А здесь одни камни.

— Да, — согласился Олег, — зато какие!

— Сэр калика, я не отшельник. Я могу спать на камнях, но не ищу их нарочито. А здесь еще и грязь!.. — Он покосился на Яру. — Правда, с нами женщина... Но голову кладу на плаху, что она и убирать не умеет.

— Грязь угодна вашему богу, — напомнил Олег.

— Угодна?

— Ваши отшельнику дают обеты все жизнь не мыться, не стричь ногти, не стричь волосы... Разве не так?

— Так то отшельники!

— Ну, чем грязнее, тем ближе к богу, — сказал Олег елейным голосом. — Так что не ропщи, еще в гордынники зачислят. А гордыня — смертный грех. Ума не приложу, правда, как это сочетается с рыцарским кодексом чести?

Томас нахмурился, но смолчал. Калика, как ни противно признавать, наверное, прав. Господь в квесте позволяет нарушать строгости веры, но все же нельзя перегибать палку. Что нельзя, то нельзя. Правда, если ну очень хочется, то можно. Только надо потом покаяться и получить отпущение грехов.

Из мешка калики появились ломти мяса и коврига хлеба. Мясо было завернуто в широкие ароматные листья, а затем уже в тряпочку. Томас потянул носом, во рту появилась густая слюна. Калика так умел укладывать мясо, что даже на третий день сохраняло свежесть, а от трав набиралось запахов, что еще больше разжигают голод.

Томас смотрел голодными глазами, как тот раскладывает ломти на горячие камни. Можно бы и так, холодными, разогревать — излишество, особенно когда в животе кишки дерутся за место ближе к горлу, но язычник есть язычник, живет плотской жизнью.

Пока они спали, Яра вымыла каменный пол до блеска, а когда мужчины проснулись, сказала, вытирая пот:

— Сэр Томас, пол чист, как ты и жаждал всем своим благородным сердцем. С него можно даже есть. Что ты и будешь делать, я не сомневаюсь.

Он взглянул на ее распухшую ногу. Хоть только что обозвала его свиньей или кабаном, ощутил легкий укол вины. Пробормотал:

— Это ты всю ночь чистила и вылизывала?

Она сделала большие глаза.

— Всю ночь? Я спала, как бревно!

Он отвернулся, в голосе проскользнуло раздражение:

— Похоже.

Его широкая спина исчезла в светлом проеме, а она осталась гадать: что он имел в виду? Что спала как бревно, или что похожа на бревно?

Гроза не обложной дождь, пришла и ушла. Солнце засияло снова, правда, уже на закате, а листья засверкали драгоценными каплями, так не похожими на простые капли дождя.

Они вступили в город, когда солнце уже висело над виднокраем. Ворота были распахнуты, стражи в двух десятках шагов кидали кости. На проходящих и проезжающих никто не обращал внимания. В воротах теснились телеги с битой птицей, ободранными тушами коров, лосей, оленей. Везли горшки на продажу, груды белого полотна, бочки меда.

Томас негодующе покрутил головой.

— Какие деньги упускают!

Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови.

— Где ты видишь деньги?

Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:

— Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.

— Что такое миля?

— Верста с вытянутой шеей.

Томас нехотя разлепил губы:

— Настоящий хозяин должен заботиться о хозяйстве. Ежели снимать плату со входящих в город, то можно вместо этих подгнивших ворот — не притворяйся, что не заметил! — поставить новые, а стражу нанять из настоящих воинов, а не этих...

— А за что взимать плату? — спросила Яра ядовито. — За то, что им не повезло жить в городе?

— За то, что эти со своими телегами будут загаживать улицы, а местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки с горожанами, а для усмирения надо держать крепких воинов. Да если и появится какой-то враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со скотом, женами, детьми и узлами! Так что и расходы надо распределять справедливо... С того, кто въехал на одной телеге, — одна монета, а кто на трех — три. Ведь их кони и они сами пачкают в три раза больше, согласны?