– Ну, идти заниматься тем, чем и занималась. Как обычно, шить одежду, вышивать. Помогу Пребране печь хлеб…

Он покачал головой.

– Не ври мне. Мы оба знаем, что ты не упустишь случая убежать.

Она в молчании наблюдала, как он вскочил и быстро оделся. Руки его дрожали, лицо дергалось, он делал много ненужных движений, чистый куяв, что не знает сдержанного достоинства артанина. Когда он натянул сапоги, став ростом еще выше, голос дрогнул, а глаза стали глазами побитой собаки:

– Ты можешь хоть теперь сказать свое имя?

Она медленно покачала головой:

– Теперь – нет. Ты упустил…

Он вздохнул, лицо стало страдальческое, виноватое, но сказал как можно тверже:

– Да? Я чувствую, что делаю многое не так, как должен бы… А как должен? Не знаю. Но пока могу сказать только одно…

Он запнулся, показалось, что в его лицо бросилась краска. Она спросила мертвым голосом:

– Что?

Он сглотнул ком в горле, указал на тяжелые оковы на подоконнике. Она проследила взглядом за его рукой. Сильнейшее разочарование нахлынуло, затопило с головой. В глазах потемнело, едва услышала его звенящий, как комариный писк, голос:

– Какое бы безумие нас ни посетило, но мы – куяв и артанка. Наши страны воюют.

– Да, – услышала свой голос. – Да.

– Я не могу тебя потерять. Не могу.

– Да, – ответила она. – Я поняла… куяв.

Тьма постепенно рассеялась. В ушах слышался затихающий звон. У постели стоял Иггельд, он выпрямлялся, крупный и массивный, но все равно вид у него оставался жалкий. Возможно, ожидал услышать что-то другое, после ее слов глаза погасли, сгорбился, взял оковы и, встав перед нею на колени, защелкнул на лодыжках.

– У меня к тебе просьба, – сказала она.

Он оживился, она увидела в его глазах радостное ожидание, впервые гордая артанка обратилась к нему с просьбой.

– Говори!

– Не приходи ко мне больше, – промолвила она.

Он дернулся, побледнел.

– Почему?

– Просто не приходи, – повторила она. – Здесь много женщин, что будут тебе рады… Я – нет.

– Артанка, – сказал он с мукой, – я понимаю, тебя оскорбляют и унижают эти оковы. Но что я могу сделать, скажи? Я не могу тебя потерять, ведь ты поклялась, что сбежишь при первой же возможности. А как ты умеешь убегать, я уже знаю. Потому тебя и стерегут здесь так, как стерегли бы дикого горного великана. Разве у меня есть другая возможность помешать тебе бежать? Есть? Тогда скажи, я сразу же ею воспользуюсь!

Он умолк, будто ждал, что она вот так и скажет, как заставить ее остаться. А ведь мог бы, подумала она с нахлынувшим безразличием. Всего лишь попросив ее остаться. И она бы предала Артанию, предала братьев, предала все, во что верила и чем жила. Предала бы и осталась.

– Позволь, – сказала она, – я пойду к другим… рабам. В твоем хозяйстве много работы.

Он стиснул челюсти так, что затрещало в висках, задержал воздух, потом сказал изменившимся голосом:

– Делай что хочешь.

Она повернулась, холодная, гордая и безразличная, он суетливо забежал вперед, вставил ключ в дверь и открыл им засов с той стороны. Блестка не двигалась, тогда он распахнул перед нею дверь, она вышла с тем достоинством дочери тцара, при котором он снова ощутил себя услужливым челядином.

Весь день она работала на кухне, потом принесли ворох одежды, пришлось штопать, чинить, накладывать заплаты. Она исколола пальцы иголкой, а когда день закончился, слуги ушли в общую комнату. Женщины остались, а Сбыслав пошел за нею следом, хмурый и посапывающий на каждой ступеньке.

Когда проходили мимо ее чулана, Блестка распахнула дверь, вошла и с наслаждением опустилась на постель. Сбыслав сердито крикнул из проема распахнутой двери:

– Ты куда? Хозяин велел тебя к нему.

– Я не изволю, – отрезала Блестка.

– Так он изволит! – заорал Сбыслав.

Он сделал шаг в ее комнату и с силой ухватил ее за плечо. Блестку развернуло, она не ждала такого от обычно медлительного и всегда спокойного Сбыслава, но тут же ударила его в живот. Он охнул и согнулся, она ухватила его за волосы, приподняла, прошипела люто:

– Какой рукой ты меня схватил, раб?

– Что… что… – пролепетал он.

– Какой рукой ты меня коснулся? – повторила она раздельно.

– Вот… этой… – прошептал он, глаза его с ужасом смотрели в ее искаженное яростью лицо.

Она ухватила его за правую руку, сломала в локте и, подтащив воющего в ужасе Сбыслава к двери, вышвырнула сильным пинком. Ее всю трясло, она вернулась к постели и рухнула навзничь. Накопленная ярость и горечь разочарования обрушились на дурака-слугу, что подвернулся под руку, но ярость еще не ушла, кипела, пришлось стиснуть губы и терпеть, терпеть, чтобы не бросаться с голыми кулаками на стены.