Взыграли в князе упрямство да строптивость:

— Не стану брить: как жил с бородой, так и буду. Моя борода, что с ней хочу, то и ворочу! Борода должна быть в чести, а усы и у собаки есть!

Сказывают, что про слова эти узнал царь-государь Пётр Алексеевич и приказал:

— Князя этого болотного привести немедля ко мне на ассамблею, сам буду брить его при всём честном народе! Не будет в другой раз болтать лишку!

Послали за князем. Однако кто-то из друзей предупредил молодого Стоеросова, и тот успел удрать в свои дремучие края.

На городской заставе князя Данилу остановили солдаты-будочники и потребовали уплатить пошлину за бороду.

— В Петербурге дрова рубят, по всей Руси щепки летят, — пробурчал Стоеросов.

— Любишь кататься — люби саночки возить! — захохотали стражники. Хочешь бороду носить — плати, боярин!

Стоеросов побоялся будочников укорить каким-нибудь жарким словом помнил, как только что из — за языка своего чуть в большую беду не попал.Заплатил пошлину, получил бороденный знак — квадратный, медный, — на котором, как на монете, буквы выбиты: «С бороды пошлина взята».

— Не потеряй, боярин, — сказали стражники, — а то снова платить пошлину будешь! Не суй бороду близко к городу!

С той поры князь из Болотного края — ни ногой. Сначала боялся: как бы не побрили.

А потом уже и в привычку вошло в своей вотчине родовой сидеть, править по старинке, по-боярски.

— Ежели я государю понадоблюсь, — гордо говаривал князь, — то ко мне курьера пришлют, позовут, поклонятся!

Но, видно, Пётр Великий и без Стоеросова со своими делами управлялся царёвы гонцы так и не примчались в Болотный край.

Князь продолжал жить по своему разумению. Только имя Петра запретил своей челяди произносить. А тех крестьян, кого Петрами кликали, начльно перекрестил в Павлов.

После того как Стоеросов день на ночь сменял, народ уже иначе и не называл его, как Ночным князем.

— Наш Данила-то Михайлович, сказывают, по ночам свои хоромы обхаживает да собакой взлаивает, — говорили мужики меж собой.

Вздохнул Стоеросов облегчённо, когда до него весть дошла о смерти Петра Великого. И ещё пуще возгордился. Бороду чуть не на блюдо золотое клал, когда за стол садился. Однако обычаев своих не изменил: из вотчины своей — ни на шаг.

Да и как Ночному князю выезжать в Заболотье: ведь там-то люди жили днём, а ночью спали!

— Мне и тут хорошо, — хвастал обычно князь редкому гостю. — Лучше моих краёв и нет на свете ничего!

Заезжий гость молчал, кивал головой: что ж, недаром в пословице молвится — всяк кулик своё болото хвалит.

Похвальба похвальбой, однако дела на княжеской земле шли плохо.

Крестьяне были в полной кабале у князя и нищали год от года.

Всё меньше становилось рабочих рук в деревнях и сёлах, всё больше хирела земля.

Те, кто помоложе да похрабрее, уходили через леса и топи в Заболотье, подальше от Стоеросова и его слуг. Но большая часть крестьян с места не трогалась.

— Это ещё вилами на воде писано, — рассуждали мужики, — либо лучше в других местах живётся, либо нет. Князьёв да бояр и там хватает. Тут же, как ни кинь, всё край родной. А в родном-то краю и беда горем не кажется…

…В это лето небывалая засуха обрушилась на стоеросовские владения.

Стоеросов запечалился: поля горели, никаких доходов княжеской мошне не предвиделось. Значит, нужно что-то хитрое измыслить, а то, не ровён час, до того обнищаешь, что с одной бородой останешься.

Вместе с верными слугами своими стал князь думу думать: как из лихолетья выгоду себе получить, как крестьянское горе-злосчастье в золото превратить?

Людей, которым Стоеросов доверял, как себе самому, в Болотном краю имелось двое: братья-богатеи Спирька и Парамон.

Спирька, по прозвищу Черт, был хитёр и коварен. Его безбровое, словно пылью посыпанное лицо с еле видными, серыми, как кусочки коры осиновой, немигающими глазками постоянно маячило рядом с князем.

Стоило Стоеросову взглянуть на чубук, как Спирька уже набивал его табаком, приносил мерцающий алый уголёк для прикуривания.

Если князь сердился, то Спирька тащил плётку и сам первый спину подставлял: дескать, от любимой руки и побои сладки.

Но окончательно князь стал доверять Спирьке потому, что уж очень ловко тот отгадывал княжеские сны и знал великое множество примет.

— Сегодня, князь-батюшка, виделось тебе море синее, волны бурные, паруса белокрылые, — вкрадчиво говорил Спирька, когда в начале ночи князь садился за завтрак. — А потом приключалась буря… ветер поднялся… страсть!

— Чудеса! Одни у нас думы, Спирька, — с благодарностью молвил Стоеросов. — Потому что предан ты мне и своих мыслей не имеешь.