Шрифт:
— Ага, задело!
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, улыбаясь и чувствуя себя одинаково гадко.
— Я иду делать новые полки в коттедже, — вмешался Чарли, — и помощь была бы кстати.
— Хорошо, — кивнул Джо.
Они быстро допили кофе, захватили пилы и ящики с инструментами и по высокой траве пошли к расположенной на краю участка хижине: у них появилась общая задача, которая их объединяла. Я смотрела им вслед и ревновала.
Сев в машину, я поехала в город за продуктами; собиралась найти хорошие стейки, а в итоге купила крабов — заниматься всей этой ерундой не было ни сил, ни желания. Он любил крабов, и я тоже, и холодильник будет полон, так что несколько дней, пока мы не примем решения, о еде можно будет не думать. В Англию он не вернется — в этом мы уже не сомневались. Родителям я еще не сказала. Как я могла им сказать? С ними была Нэнси, и это хорошо. Она будет с ними, когда я им скажу. Нэнси, врачеватель чужой боли. Я изо всех сил вжала тормоз в пол. Их глаза смотрели прямо на меня. Чуть не сбила. Сплю на ходу. С этим надо кончать. Чуть не сбила женщину с ребенком. Она что-то кричала мне, угрожала; ребенок плакал. Я свернула на боковую улочку и стояла там, пока не перестала дрожать. Во что я превратилась?
Они вернулись уже в темноте. Он, казалось, ожил от этой физической работы, от того, что руки помнили, как работать с деревом, от самого ощущения дерева. Они вошли в кухню, пахнущую крабом и чесночным майонезом, как два сообщника после удачного дня, а я была здесь лишней. Они мыли руки и болтали о новых полках и о том, как можно настелить деревянные полы, а я швырнула крабов на газету с такой силой, словно надеялась, что они рассыплются по полу и хоть так прервут эту равнодушную мужскую болтовню. Я поставила на стол две бутылки вина и без сил опустилась на стул.
Джо через стол протянул нам руки.
— Помолимся сначала — предложил он, низко опустив голову.
Я посмотрела на Чарли. Что еще за хрень?
Он пожал плечами.
— Возблагодарим Господа за даруемую нам… — начал Джо и вдруг остановился.
Он посмотрел на нас. Склонив головы, мы повторяли его слова.
— Я же пошутил, — засмеялся он и, взяв краба, отломил переднюю клешню. — Просто шутка!
Чарли тоже засмеялся, а я нет. Ублюдок, подумала я.
Я ушла в себя, весь вечер молчала и только пила — мы все пили, никто не считал сколько. Злость, как кислота, разъедала меня изнутри, когда я видела, как быстро он осваивается в своем настоящем, как он доволен и даже счастлив в нем. Не знаю, почему я так на это реагировала. Наверное, врач сказал бы, что это нормально. Мы платили ему деньги за такой диагноз.
Чарли под столом погладил меня по ноге, стараясь подбодрить; он смотрел на меня и улыбался, радуясь наполненному работой дню и их новому союзу. Джо вдруг перестал жевать и прижал руку ко рту; мне показалось, что его сейчас стошнит. Чертов панцирь, подумала я, еще один сломанный зуб.
— Выплюни, — посоветовала я.
— Все в порядке.
— Ты ведь раньше любил крабов.
Он вытянут руку, призывая меня замолчать. Я уже ненавидела этот новый жест, эту ладонь у меня перед лицом.
— Ты любил крабов, — упрямо повторила я. — Ах да, я же забыла: мне не разрешается напоминать тебе, что ты любил. Нельзя на тебя давить.
— Элл, прошу тебя!
Он так и сидел замерев и держал руку у рта; его глаза были закрыты, словно он не хотел видеть меня и говорить. Я встала, отвернулась и отошла к раковине.
— Я, черт возьми, больше не могу это выносить, — тихо сказала я и налила в стакан воду из-под крана.
— Элли, все нормально, — вмешался Чарли.
— Ничего не нормально. С меня хватит.
Он встал, шумно отодвинул стул и подошел ко мне. Хотел взять меня за руку.
— Отвяжись, Джо.
— Ладно. — Он отошел.
— Для тебя все очень просто, да? Ты и не собираешься бороться. Тебе все равно. Тебе ничего не интересно. И мы тебе неинтересны. И тебе наплевать, что было раньше. Ты, черт возьми, шутишь!
— Мне не наплевать.
— Перестань, Элли, — попросил Чарли.
— Мне так многое надо тебе рассказать, а ты ни о чем не спрашиваешь!
— Пойми ты, что я не знаю, с чего начать.
— Ты просто начни! Просто начни, твою мать! Спроси о чем-нибудь. Все равно о чем.
Он стоял и ничего не говорил, молча смотрел на меня. Опять прижал руку ко рту, закрыл глаза.
— Элл…
— А хочешь, я сама начну? Слушай. Ты любишь бананы. И хорошо прожаренную яичницу. Ты любишь плавать в океане и не любишь — в бассейне, ты любишь авокадо, но только без майонеза, любишь молодой салат, и грецкие орехи, и бисквитные пирожные, и финики, и виски — как ни странно, не односолодовый, а купажный, — и еще ты любишь «илинговские» комедии [34] , и пасту «Мармайт» [35] , и сдобные булочки, и церкви, и благословения и одно время даже собирался стать католиком, после того как сходил на мессу с Элиотом Болтом. Ты любишь мороженое, но только не клубничное, жареную баранину, но только с кровью, и первую листовую свеклу. Еще ты любишь идиотские яхтенные мокасины, рубашки без воротника, оранжевые джемперы с круглым вырезом; ты любишь Оксфорд больше, чем Кембридж, Де Ниро больше, чем Аль Пачино и…
34
«Илинг» — старейшая британская киностудия, действует в лондонском пригороде Илинг с 1931 г.; наиболее известна комедиями, снятыми в 1947–1956 гг.
35
Пищевая паста из концентрированных пивных дрожжей с пряностями.
Я замолчала и посмотрела на него. Его глаза были закрыты, а по лицу катились слезы.
— Спроси меня о чем-нибудь, — попросила я.
Он молча помотал головой.
— Ты болел корью и ветрянкой. У тебя была одна девушка. Дана Хэдли. Ты сломал три ребра. И палец. Дверью, а не когда играл в регби. Ты не любишь изюм и орехи, когда они в шоколаде, а в салатах любишь. Ты не выносишь хамства. И невежества. И несправедливости, и нетерпимости. Спроси меня о чем-нибудь!
Он покачал головой.