Николаю Горбачеву, проректору ВЛК, одновременно подполковнику артиллерии, это тоже казалось нелепым, он привык рассчитывать траектории артиллерийских снарядов и считал артиллерию богом войны. Начало книги его зацепило, а дальше у меня написано так, что не отпустит любого, будь это полковник, домохозяйка или школьник.

Я был принят на ВЛК. Подчеркиваю, несмотря на указание сверху не принимать. Тем самым было показано, что и партийная машина не всесильна, сильные люди могли выстоять, а прошедший войну Николай Горбачев был очень сильным человеком и мог вступиться за совершенно незнакомого человека уже только потому, что считал того правым.

Не зная, что я «крамольный» и только чудом попал на ВЛК, наши члены партии предложили меня в секретари партийной организации, но руководство мудро сочло такое слишком уж большим вызовом партийной бюрократии Москвы, умело подготовило и провело собрание, в результате секретарем избрали Мишу Казидуба, хорошего и сильно пьющего, что еще больше придавало ему симпатии, поэта из Украины.

Общежитие Литинститута располагается на улице Добролюбова, дом одиннадцать, старинное шестиэтажное здание с очень высокими потолками. Пять этажей отданы студентам, шестой – слушателям Высших Литературных Курсов. На шестом этаже всего сорок комнат, это число задает количество принимаемых слушателей: сорок человек.

Потому же и ведут этот набор от начала и до конца в течение двух лет, потому что новых могут набрать и поселить только тогда, когда эти освободят помещение.

Шестой этаж – элита. Уже по тому, что каждому по комнате, в то время как на этажах ниже студенты живут по двое. Кроме того, у нас стипендия – триста рублей в месяц, это при зарплате рядового инженера в сто двадцать.

Чуточку вернемся, первый день в общежитии Литинститута начинался тоже очень-очень интересно. Я не стал бы о нем упоминать, хотя я и там герой и красавец, что естественно, ну вот такой я. Однако эту стекляшку отберем потому, что она необходима, как очень-очень характерная деталька того времени.

Последний день августа, завтра уже первое сентября, идет 1979 год, начнутся занятия, а сейчас я торопливо сложил вещи в отведенной мне комнате, спустился вниз, надо успеть что-нить купить на ужин. В холле молодые парни, сильно поддатые, пытаются прорваться по лестнице наверх, их удерживает старушка-вахтерша, еще несколько студентов вызвали лифт и ждут, когда спустится. Ну не могут наши будущие поэты и писатели подниматься по лестнице! Целых пять этажей для студентов в шестиэтажном здании!

Вахтерша кричала возмущенно:

– Возвращайтесь в свое общежитие!.. У вас там что, своих девушек мало?

– А мы хотим поэтес, – нагло ответил один, крепкий красномордый парень громадного роста. – Они у вас тут все раскованные, свободные…

– И умелые, – добавил второй и захохотал. – Очень даже…

– Уходите!

– Мамаша, не шуми…

Несколько бледных парней стоят наверху, прижимаются к стенам, никто не решается пикнуть. Вниз сойти боятся, хотя явно намеревались выйти на улицу. Только один, крепкий, как бычок, черноволосый, с курчавыми волосами, сбежал по ступенькам и крикнул гневно:

– Да как не стыдно разговаривать так с уважаемой женщиной?

Говорил он с сильным кавказским акцентом.

– Да пошел ты, чурка!

Черноволосый резко и быстро двинул его кулаком в морду. Тот, не ожидавший удара, завалился на своих дружков, но тут же выровнялся, заорал что-то грязное матерное. Я быстро сбежал и сбил с ног его соседа, потом развернулся и сшиб второго. Мы дрались вдвоем, затем еще двое парней сверху вступили в драку.

Схватка была жестокой, хотя мы вчетвером дрались против восьмерых. Кровью забрызгали кафельный пол, работяг избили и выбросили с крыльца. За последним с такой силой захлопнули дверь, что тот не успел убрать ногу, и ему перебили дверью голень. Кость хрустнула, как мелкая ветка, какие я ломал в тайге для костра.

Избитых пришлось забирать на двух машинах «Скорой помощи», но начавшийся скандал замяли, тем более что со стороны избитых работяг письменных жалоб не поступило. Там же в холле мы осмотрели друг друга: четверо, что бросились в драку за честь наших женщин, которых мы еще не видели, но все равно уже наших.

Черноволосый протянул руку.

– Сиявуш Сархан-оглы.

– Юрий Никитин, – ответил я, пожимая руку.

– Бадрутдин Магомедов, – сказал третий, светловолосый и голубоглазый с внешностью истинного арийца.

– Абдулла Шер, – назвался четвертый.

Мы посмотрели укоризненно на остальных, человек пятнадцать парней высыпало смотреть на драку, где мы дрались с толпой, но никто не осмелился нам помочь. За женщин Литинститута вступились, повторяю: Сиявуш – азербайджанец, Бадрутдин – кумык, Абдулла – узбек и я… украинец. В смысле, я прибыл от Украины, как Сиявуш от Азербайджана, Абдулла от Узбекистана, а Бадрутдин – от Дагестана. И – ни одного русского, хотя русских парней на лестнице, у лифта и на этаже выше стояло, со страхом наблюдая, еще человек, как я уже сказал, пятнадцать, если не больше.