С тех пор мы сдружились, нас начали называть четырьмя мушкетерами. Сиявуш как-то подсчитал, что из нашей четверки обязательно что-то общее у троих, а у четвертого – нет. К примеру, трое мусульман, четвертый – нет, трое поэтов, четвертый – прозаик, трое членов партии, четвертый беспартийный, трое с высшим образованием, четвертый – нет, у троих мальчик и девочка, у четвертого – две девочки… и так далее, до бесконечности. Даже трое черных, как жуки, а четвертый – светлокожий блондин, как и положено… кумыку.

А теперь та характерная деталь, ради которой поместил этот случай. Почему ни один из русских не вступился за женщин?

Со мной получилась, как всегда со мной получается, веселая штука: до меня в этой комнате жил самый хозяйственный человек во всем предыдущем выпуске, уже не помню, как его звали, энергичный такой украинец с полтавской фамилией. Он сообщил, когда я вселялся, что оставляет мне в подарок все хозяйство, которое он накопил за два года учебы: кастрюли, сковородки, тарелки, чашки и все тому подобное.

Как потом выяснилось, одних только сковородок оказалось штук тридцать: от гигантских чугунных, которые нужно поднимать двумя руками, до крохотулечек, где помещается одно перепелиное яйцо. Так что я первые два-три месяца все это хозяйство раздавал всем, кто изъявлял желание им воспользоваться: в первую очередь, конечно, Абдулле Шеру, знатоку Корана и Шекспира, прекрасному поэту и переводчику, а также прекраснейшему кулинару, что мы ценили, ясно, намного больше.

Мы – это Бадрудтин, Сиявуш и я, всегда торчали за спиной Абдуллы, когда он готовил сразу на четырех сковородках, и канючили: ну хватит, уже готово, пора жрякать, ну что ты там возишься, переготовится же…

Дело в том, что я – единственный во всем выпуске ВЛК, кто ни разу так ничего себе и не приготовил на этой кухне. Лишь в первые дни решил было сварить яйца, налил в кастрюлю воды, положил туда два яйца и поставил на огонь. Стоять там же на кухне и ждать – глупо, ушел в свою комнату, но в общаге не бывает так, чтобы дошел туда, куда направляешься, так что я зашел к одному, потом к одной, затем с кем-то что выпили…

С кухни наконец потянуло дымком. Я, уже забывший о поставленной на огонь кастрюльке, случайно шел мимо и тут увидел на огне оплывающую, как воск, раскаленную кастрюльку. Из нее вьется дымок. Подбежав, я увидел на дне два догорающих уголька.

– Ну что же никто не выключил? – закричал я.

На кухне у других плит находилось несколько человек. Кто-то ответил смущенно:

– Извини, Юра… Но кто же знал, что это не какое-то национальное блюдо…

С тех пор я уже не брался готовить, лопал то, что готовил Абдулла, а готовил он просто сказочно, потом кормился у студенток, а затем и у всяких разных москвичек: вдобавок к нехилой стипендии я много публиковался в московских журналах, брал на рецензии рукописи, успевал работать много, все это давало еще около семисот рублей в месяц, так что никому должен я не оставался.

Литинститут состоит из трех корпусов: здание для студентов, здание для Высших Литературных Курсов и столовая. По возрасту и внешности мы практически не отличаемся от студентов, но овеяны неким ореолом: ведь мы все уже писатели, даже члены Союза Писателей, молодая писательская элита, а после окончания этих двухгодичных курсов нас всех поставят директорами издательств и главными редакторами этих же издательств и литературных журналов, то есть уже сейчас мы – будущее литературное начальство, от которого зависит судьба их рукописей.

Просто неловко видеть в их глазах смесь ненависти, зависти и заискивания.

Первая лекция по литературе. Преподаватель, степенный седой профессор, неспешно читает что-то о языке. Я вслушался, насторожился, изумился, тихонько оглянулся. На всех лицах одинаковое выражение радостного изумления. По рядам пополз шепот: «Ого!.. Что он говорит?.. У нас бы за это не только выгнали, но и посадили…»

Это шептали и литовец, и грузин, и белорус, и казах. Уже потом я ощутил, что это и есть великодержавная русификация. Вроде бы никакого насилия, а всего лишь больше свободы здесь, в России. Там на местах двойной гнет: из Москвы и плюс свои местные царьки, а здесь можно и поговорить свободнее, и запрещенные книги почитать: для нас, слушателей ВЛК, большие льготы в области посещения закрытых отделов библиотек и всевозможных архивов. Вот так и утекают мозги из других республик в Россию, желательно в Москву. А в Москве потихоньку забывают свой язык, свою культуру…

Собственно, я уже не чувствую себя украинцем, после того, как украинцы от меня в испуге отвернулись, как эти подлые трусы в общежитии Литинститута, и еще после того, как Россия приняла меня на ВЛК, несмотря на посланные вдогонку из Украины указания.

Но все-таки симпатии к Украине тлеют, тлеют. И гаснуть не собираются.

Сегодня первое общее партсобрание всех коммунистов Литинститута, от вээлкашников и преподавателей до студентов. За это время, не помню, сколько прошло: от пары недель до пары месяцев, но уже как преподаватели, так и уборщицы знают, кто из нового состава ВЛК силен, а кто просто так, кто пойдет дальше, а кто сопьется…