Засвистели, заволновались бурундуки и резво помчались по стволам и веткам все выше и выше в спасительные кроны деревьев. Встревожились белки. С безумной скоростью они носились с дерева на дерево, распуская пушистые хвосты, и стрекотали, заглушая свист бурундуков. Но и беличьи голоса перекрыли истеричные вопли кедровки, метавшейся над глухим урманом.

«Не зверя заметили! Человека! – подумал Мирон. И быстро перекрестился. – Кого там нелегкая вынесла?» И, приказав Силкеру: «Жди здесь!» – короткими перебежками от дерева к дереву, от валежины к валежине направился на птичий стрекот.

Тропа вывела его выше, в глухой вертепник, где среди кустов ольхи и хвойного подлеска мрачными башнями возвышались одинокие ели-великаны. Мирон весь превратился в слух. И сквозь журчание близкого ручья ухо распознало едва различимый лошадиный всхрап, звякнула о камень подкова, хрустнула ветка… Совсем рядом шли по тайге кони, шли тайно, осторожно, и были то чужие кони. Мирон ни секунды не сомневался: рядом крадется кыргызский разъезд. Неужто к лагерю подбирается?

Перебегая от одного ствола к другому, пригибаясь, а кое-где на четвереньках и ползком, Мирон достиг вершины холма и задохнулся от неожиданности. Деревья расступились, и его взору открылось бескрайнее зеленое море. И горы, горы, горы кругом! Дальние, как гигантские волны, набегали на горизонт, прячась в сиреневой дымке. Ближние, точно косматые звери, лежали в тишине и покое, вытянув лапы и положив на них то круглые, то острые морды.

Заглядевшись, Мирон забыл об опасности. Но она мигом напомнила о себе. Сквозь шум верхового ветра пробился новый звук, похожий на свист крыльев пролетевшей птицы. Свист закончился смачным щелчком за спиной. Мирон одновременно оглянулся и присел, втянув голову в плечи. На уровне глаз трепетала стрела, вонзившаяся в ствол кедра.

И снова летящий свист. Мирон едва успел нырнуть за дерево. Вторая стрела унеслась, вереща, в чащу. Прячась за стволом, он проводил ее взглядом, оглянулся. В низких, висевших почти над землей ветвях ели-великанши что-то подозрительно шевельнулось. Тогда он выстрелил на шевеление, почти не целясь. Грохнул выстрел. И мгновенно раздался визг, словно в темноте наступили на поросенка. Вся тайга завопила в испуге. Из кустов вывалился кыргыз с бритой головой и косичкой на затылке и упал лицом вниз в траву и корни. Голова его была в крови, видно, пуля прошла навылет. Следом из-под еловых ветвей выскочил второй кыргыз и помчался прочь, перебегая от дерева к дереву. Мирон выстрелил вслед, но не попал.

Перезарядив пистолет, на свой страх и риск отправился вниз по увалу. И чуть не скатился по камням на поляну. Там в тени огромного кедра прятались пять лошадей. На трех были приторочены вьюки. А на двух безвольно свисали тела, – Мирон даже издали разобрал – Гаврилы Гоняй-поле и Никишки.

«О, черт! Откуда они взялись?» – успел подумать Мирон, не зная, что предпринять.

В этот момент на поляну выскочил тот самый кыргыз, который благополучно удрал от пули. Он возбужденно кричал и размахивал руками, показывая в ту сторону, откуда только что прибежал. Из кустов мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, вырвались три кыргыза в коротких кафтанах, в мохнатых шапках с лисьими хвостами. Бросились к лошадям, и тогда Мирон, не выдержав соблазна, снова выстрелил. Опять всполошилась таежная живность, а кедровка и вовсе сошла с ума от восторга. Пуля-таки достала беглеца. Мягко, как в тесто, она вошла в спину кыргыза. И тот свалился как подкошенный. А те, что были в малахаях – его товарищи, – остолбенели от страха.

И тогда, не давая им опомниться, Мирон помчался по склону, гремя камнями, в туче густой красноватой пыли. Он орал, вопил, ругался, а по лесу гул и стук такой пошел, будто ударила в барабаны добрая дюжина барабанщиков…

– Эрлик! Эрлик! – в ужасе заголосили кыргызы и вскочили на лошадей.

Сбросив тела пленников и пришпорив лошадей, они с отчаянным визгом скрылись в логу, заросшем ольхой. Две мохнатые лошаденки достались Мирону в виде трофея.

Скатившись на поляну, он первым делом бросился к Гавриле и Никишке, лежавшим без движения на траве и не подававшим признаков жизни. Перевернул их на спины, вгляделся, приложил поочередно палец к кровяным жилам на шее. Эге! Кажется, живы!

Он освободил их от пут. Мужики, кряхтя и постанывая, сели, опираясь о землю. Первым с трудом разлепил веки Никишка. Помотал головой. Посмотрел на Мирона тусклым взглядом. Следом открыл глаза Гаврила.

– Что случилось? – требовательно спросил Мирон. – Какого рожна поперлись в тайгу? Я вас за тем взял, чтоб без ведома по лесам шлындали?

– Ой, батюшка ты наш, Мирон Федорыч, – прослезился Гаврила, – кабы не ты…

За спиной Мирона послышался шорох. Глаза Гаврилы мигом высохли и полезли на лоб.

– Кто это? – произнес он, тыча пальцем куда-то позади Мирона.

Мирон оглянулся. Силкер с довольным видом корячился на камнях, пытаясь подойти поближе.

– Помоги ему, – приказал Мирон Никишке. И пояснил: – В тайге его подобрал. От голода чуть концы не отдал. Будет у нас толмачом и проводником.

– Ну и рожа! – перевел дыхание Гаврила. – Всяко в жизни повидал, но чтоб тако уродство…

– Смотри, орыс, как я чаадарских хозончи напугал, – Силкер сжимал в руках сучковатую палку. – По деревьям стучал, шибко большой шум учинил.

– Молодец, – Мирон хлопнул его по плечу. – А с чего взял, что они из Чаадарского улуса?

– Тамги на лошадях чаадарские. И стрелы, – удивился его несообразительности кыргыз. – Так и земли ихние!

– Мы на землях Чаадарского улуса? – поразился Мирон. – Я думал, они южнее…

– Не, тут везде Чаадар, – Силкер повел рукой в сторону гор, – и там, и там. Повсюду! Много-много земли у Светлой Луны…

– Светлой Луны? – переспросил Мирон, а сердце тревожно забилось. – Кто это?

– Айдына, дочь Теркен-бега. Теперь она – вождь Чаадара.