Шрифт:
Хара ашыт резко ударил строптивца по носу – и впрямь недавно взят из табуна и потому не понимает, что коню кочевника недозволенно фыркать и скалить зубы на хозяина. Конь всхрапнул и отпрянул, но Нимгир ловко ухватил его под уздцы и повел к воде.
Он сам ухаживал за своими лошадьми, не поручая грязным джалахчи. Конь и кочевник – одно целое. Нельзя доверять рабу часть себя, пусть даже плохо объезженную.
Сразу за густой чащей тальников, затянувших берег, начиналась пологая отмель. Нимгир отпустил повод и уставился на темный поток, который нес куски коры, ветки и мертвые тела. Да, много ойратов полегло в схватках с кыргызами. Никто из воинов контайши не ожидал такого отчаянного сопротивления.
Конь наклонил голову и припал к воде. Ему удалось вырваться из-под стрел врага живым и невредимым. А вот хозяин, которого он знал с тех пор, как был жеребенком, остался лежать в луже крови с пробитым черепом. Впрочем, добравшись до воды, конь уже забыл о нем…
Он пил долго, втягивая прохладную воду мягкими губами. Даже легкий шум слева не отвлек коня от водопоя. Правда, краем глаза он заметил движение. Из-за кустов метнулась тень. Конь знал: это был человек. Крадучись, как рысь, он направился к новому хозяину, который ничего не слышал за шумом воды. Волной накатили запахи ненависти и страха…
Боевой конь умел многое. То, что передалось ему с кровью отца и матери. Десятки поколений его четвероногих предков не только несли своих всадников по полям сражений, но разили врагов острыми копытами, рвали зубами холки и крупы их коней и, разогнавшись, могли на скаку разметать стену вражеских щитов.
И сейчас ему ничего не стоило заржать, лягнуть копытом врага, сбить его с ног, но он не простил сильную боль, что причинил ему Нимгир, и потому лишь снова втянул губами прохладную воду…
Сбоку послышался глухой удар. Новый владелец коня охнул и упал лицом в камни. Пришлый сноровисто подхватил Нимгира под мышки и, поднатужившись, забросил его на спину коня. После чего взлетел в седло и ударил жесткими каблуками по ребрам молодого строптивца…
…Рот Нимгира заткнули его же поясом. На затылке хара ашыта зрела изрядная шишка. Кровь стучала в висках, а лицо немилосердно терлось о грубое сукно и железные заклепки куяка – здоровенный кыргыз нес его на плече, словно мешок, в который рабы собирали лошадиный помет для кизяков, следуя по пятам войска Равдана. Но Нимгир терпел. Видит Великий Тенгри, хара ашыт без стонов и жалоб снесет любое надругательство над собой…
Рядом с Адолом, который легко, словно овцу, нес на плече связанного по рукам и ногам пленного, шагал Киркей. Это он выследил и схватил вестового контайши. За ними бежала ребятня, которой до смерти надоело сидеть весь день за стенами крепости, и, радостно визжа, ликовала:
– Джунгара, джунгара словили!
Возле своей юрты, держа в поводу Элчи, стояла Айдына. Рядом, уже привычно, – два орыса. Киркей покосился на них и сбросил пленного на землю.
– Вот, знатного нукера с Адолом поймали! Развяжи ему язык, Айдына…
Глава 29
– Ты сказал, этот калека назвал себя сыном Сигбея? – переспросила Айдына пленника и с недоумением посмотрела на стоявших рядом Киркея и Адола.
– Да, его имя Алар. Он сын Сигбея, – Нимгир усмехнулся. – Это он убил твоего отца и бега Эпчея …
– Но сын Сигбея давно умер! – Айдына смерила джунгара презрительным взглядом. – Он подавился костью на тое. Алар был большим обжорой! А Эпчей, будь он вечно здоров, не погиб. Его ранили, но он остался жив…
– Так сказал грязный бродяга. Великий Равдан отправил его к кашеварам и велел приглядывать за ним. Контайша не любит предателей…
– Что он говорит? – быстро, сквозь зубы, спросил Никишку Мирон, заметив, как изменилась в лице Айдына.
– Кажется, наш Силкер объявился, – тихо ответил черкас. – В ойратском стане. Аларом назвался. Сыном прежнего бега Чаадара. Хвастал калмакам, что это он зарезал Теркена и стрелял в Эпчея.
– Ну, что я говорил! – Мирон посмотрел на Айдыну. – Узнай, как выглядит этот бродяга?
Айдына что-то спросила по-кыргызски, и пленный калмак быстро заговорил в ответ.
Никишка торопливо переводил:
– Бает, кривой на один глаз. Хромает сильно… Шрамы на лице, на руках… Точно, Силкерка, твою душу мать…
– Айдына, это Силкер! – Мирон выступил вперед. – Нет никакого сомнения…
Но Айдына подняла руку, и князь замолчал.
Еще некоторое время она о чем-то спрашивала пленника, но тот отвечал неохотно, а потом замолчал вовсе. Но в узких, с прищуром глазах копилась злоба. И вдруг она выплеснулась наружу. Калмак по-волчьи оскалил зубы, и не заговорил, а завопил, завизжал истошно, брызгая слюной от бешенства.