Шрифт:
Михаил Хархардин: Знаете, что в нем было, в Ходорковском? Молодая наглость, которая проявлялась во всем. Вот вам пример. Они решили проделать в компании такую операцию. Компания же состояла из множества юридически самостоятельных подразделений. Так вот, все невыгодные, почти выработавшиеся участки, где добывалась нефть, они решили отпустить на волю, дать им полную самостоятельность — вы нам не нужны А за ними же люди, которые там работают, живут, у которых семьи. Для нас это не выгодно, потому что эти люди бегут за помощью к нам. А мы не приспособлены к тому, чтобы заниматься коммерческой деятельностью. И вот была встреча: губернатор, Ходорковский и я. Ходорковский говорит: «Вот мы такое хорошее дело делаем, вы там сами себе будете нефть добывать». Я ему говорю: «А тебе это не напоминает ситуацию, когда собаке отрубают хвост по чуть-чуть?» Он отвечает; «Да! И что? Компании это выгодно. Она не будет на себе тащить убыточные куски. И что с ними будет, меня не интересует. И что там будет с людьми, меня не интересует». Он не стеснялся. Ну и мы не стеснялись. Так и работали.
Мы с ним поцапались при первой встрече. В Ханты-Мансийске. По поводу налогов. Он сразу сказал: «Я снимаю с баланса все детсады, больницы, всю социалку». По закону имел право, он не обязан был этим заниматься. А мы говорили: «А где деньги возьмем? Вы же налоги не платите. Тогда давайте сюда больше налогов». Он говорил: «Не могу, баррель нефти стоит $ 10, а у меня себестоимость $ 15». Ну, искали выход — что-то бартером, что-то деньгами. Мы говорили: «Заплатите деньгами зарплату, мы хоть получим подоходный налог и заплатим учителям и врачам». Они скрипели зубами, но платили зарплату.
И все же вот я сейчас вспоминаю: он, конечно, располагал к себе, очень обаятельный внешне. Даже матом обаятельно ругался. И в нем было абсолютное такое бесстрашие. Он в нормальной обстановке был очень вежлив. Лично никогда не оскорблял. А по поводу работы, результатов работы — дрался как лев. Так мы и пребывали в вечной борьбе. Огонь и пламя. Ну так естественно. Назовите мне, кто в той же Франции любит налогового инспектора? Ну вот, смеетесь. Это естественный антагонизм, никто не любит платить.
Но знаете, в глубине души у меня по крайней мере было уважительное отношение к ребятам из этой компании. И я вам честно скажу, гораздо большее неуважение и раздражение вызывали предшественники этих ребят, предыдущие директора. Есть две психологии, чисто человеческие. Одна — кочевника: пришел, изнасиловал окружающую природу, пошел дальше. А есть психология хозяина-земледельца. Я постараюсь не насиловать, адаптировать природу и снять не один, а несколько урожаев. Так вот, эти молодые ребята, они не альтруисты, они не вкладывали просто так в производство, но они вкладывали, чтобы получить потом результат. Новые технологии вводили — потому что жалко… Знаете сколько при старой технологии оставалось в земле нефти? 70 %. Новые технологии позволяют оставлять 40–45 %. Сейчас стараются придумать технологии, чтобы выжать и эти 40 %. Вот при советской власти был бандитский закон: прийти, выдоить фонтан, фонтан кончился — пошли дальше, фонтанов на нашу жизнь хватит. Фонтанами добыли первый миллиард тонн, а уже на старых местах, дожимая, без фонтанов потом добыли 1,5 млрд. Плюс ЮКОС на целом ряде месторождений построил очень хорошие дома, создали такие условия, что там жить и работать стало приятно.
Ходорковский не боялся говорить с рабочими. Я видел и слышал, как он разговаривает с работягами прямо на буровой, и я видел, как он разговаривал с Ельциным.
Он везде был адекватен ситуации, находил правильный тон и слова. И всегда в нем было чувство собственного достоинства, он никогда не лебезил.
Есть такие люди, у которых сентиментальность не играет никакой роли. И прагматизм срабатывает даже не на 100, а на 120 %. Вот он из таких. Хорошо ли это? Для компании, которую он возглавляет, — это хорошо. Для него самого и для личной жизни… Иногда это очень плохо. Для окружающих, когда они понимают, что человек ради достижения какой-то цели может спокойно перешагнуть через тебя, несмотря на какие-то заслуги, дружбу и прочее, — сложно. Это все связано с достижением цели. Ради этого убираются все препятствия. Я думаю, что это и сработало против него. Он ведь нарабатывал имидж будущего политического деятеля. Конечно, политику нельзя отделить от бизнеса, когда бизнес на таком уровне, на который они его подняли. Тут уже 70 % — политика: социальная, международная, если корпорация становится международной.
Знаете, я старый советский интеллигент, по образованию математик, программист. Я понимаю: Ходорковский и его ребята, они бы преуспели везде, куда бы ни пришли. С ним интересно говорить, спорить, он прекрасно образован, всегда был в курсе новостей, с ним можно было говорить о литературе, о новых технологиях, о новых течениях в экономике. У него прекрасная память. Он звездный мальчик. И вот теперь они ушли…
Признаться, меня поразил Хархардин. Мне говорили, что он однажды даже в больницу попал с сердечным приступом после какого-то очередного спора с Ходорковским. И я, конечно, не ожидала такого рассказа. Ходорковский был против нефтяного бартера, который широко и вполне легально практиковался в отношениях между региональным начальством и нефтяными компаниями. Ходорковский был безжалостным капиталистом, готовым любой ценой оптимизировать расходы компании. Ходорковский централизовал управление компанией, а это било по «присоскам», структурам и структуркам, которые давно и с выгодой для себя облепили ЮКОС, по бандитам, которые в перестройку крутились вокруг любого крупного производства. Как этих московских ребят в далекой и суровой Сибири просто не перестреляли, загадка. Хархардин, кстати, сказал, что он слышал о пяти покушениях на Ходорковского, в том числе и в Москве. Я лично не слышала ни об одном. У меня осталось впечатление, что приход новых хозяев ЮКОСа прошел довольно гладко. Хотя, может быть, это иллюзия?
Леонид Невзлин: За все время нашей работы было пять сигналов о том, что есть реальная угроза Мишиной жизни. Но никогда до физического контакта с теми, кто представлял угрозу, не доходило. Что касается ситуации в Сибири, то все отношения, которые были между компанией до нашего прихода и бандитами на местном уровне и в Хантах, и позднее в Томской области, были порушены достаточно быстро. А эти отношения, конечно, были. Они выражались в том, что нефть и нефтепродукты частично продавали через структуры, которые контролировались бандюками. И быть не могло по-другому, поскольку «чистых» местных структур почти и не было. Вспомни: на транспорте, в портах сидели всякие разные, включая чеченцев. У нас была привилегия, что на нас уже «не тянули»: мы были достаточно крупными, чтобы с нами связываться впрямую. И мы не боялись, что если кто-то потеряет свой рынок, то нам или нашим людям это грозит физическим насилием. Но естественно, угроза для людей на местах была, поэтому мы по нашей традиции, как всегда, выстроили систему безопасности. Для этого начальник службы безопасности и его заместитель выезжали на место и выстраивали службу безопасности, как в центре. То есть обязательно состоявшую в основном из свежеуволившихся сотрудников МВД и ФСБ, с договорами с МВД и ФСБ, с очень плотным взаимодействием, с охраной объектов и физических лиц с ними совместно. Мы инвестировали в их деятельность на местах — покупали оборудование, оплачивали обучение. Все это мы делали, чтобы не скатываться к примитивной коррупции. В общем, делали местные правоохранительные органы своими союзниками.
Михаил Шестопалов (начальник службы безопасности Группы МЕНАТЕП). У Ходорковского была охрана в Юганске, обычно человека четыре. Это в городе и там, где жил. А вот когда он работал с бригадой, на буровой, там была проблема. Он один раз взял начальника охраны на буровую. Но это же все на болотах, и проехать туда на джипах было невозможно. Поэтому делали так: до определенного места, пока можно было проехать, он доезжал с охраной на джипах, а потом пересаживался в КрАЗ и ехал на буровую. И так же обратно.
Алексей Кондауров (генерал-майор КГБ СССР в отставке, бывший менеджер ЮКОСа, глава аналитического управления): У Ходорковского было сложное отношение к охране. Помню, после попытки покушения на Березовского я ему сказал: «Может быть, вам стоит усилить охрану?» Он меня тогда спросил: «Алексей Петрович, как, по-вашему, я 100 000 стою?» Я удивился вопросу. Говорю: «Вообще-то стоите». Он говорит: «Вот видите. При такой стоимости никакая охрана не поможет».
Еще одно. Он попал в Юганск, когда там была очень напряженная социальная обстановка. Месяцами не выплачивали зарплату, иногда по полгода, а того, что платили, на жизнь не хватало, народ жил впроголодь. Люди понимали, что бывшие советские менеджеры много из компании откачивают, все это где-то оседает, a люди голодают. А город маленький, все бросается в глаза. Любое усиление охраны немедленно бы заметили. И Михаил Борисович всегда был против этого. Это создавало плохой привкус, а он эти вещи очень точно чувствовал и всегда старался избежать социальной антипатии. Конечно, служба охраны работала, но он никогда не был в окружении телохранителей. Использовали дистанционные методы, подключали МВД и ФСБ. Мы же очень плотно контактировали с местными органами. Старались усиливать агентурную работу, выявляли сигналы о возможной угрозе, но не тупо усиливали физическую охрану. Охрана всегда вызывает отторжение, а Михаилу Борисовичу это совсем не было нужно. И без этого отторжения хватало. Он ведь принимал очень непопулярные меры, но деваться было некуда, надо было разбираться с долгами, с кредитами безумными, которые висели на компании.
Владимир Дубов: Я могу тебе сказать, в какой момент там началась охрана. Он был достаточно ключевой в период взятия ЮКОСа под управление. Расскажу тебе одну историю, чтобы тебе стало понятно. ЮКОС попросил меня решить какую-то проблему на таможне. Я помог. Речь шла, если не ошибаюсь, об отсрочке по платежам. В следующий раз прихожу по каким-то другим делам к таможенникам, а они говорят: что у вас там происходит — ты просишь одно, ЮКОС просит другое? Я ничего не понимаю. Мне рассказывают, что приходили от ЮКОСа и сказали, что не нужна им отсрочка по платежам. Ладно. Я выяснил, кто приходил от ЮКОСа, и выяснил, что они просили о действиях, которые были в ущерб компании, но на этом можно было прилично украсть. Я забрал все бумаги, положил их на стол Ходорковскому, позвали Невзлина, который хорошо знал Виктора Иваненко. Буквально через полчаса — мы сидели в столовой — зашел Иваненко. Невзлин сел отдельно, и я через зал вижу, что он показывает Иваненко все бумажки, которые я принес. Я говорю Ходорковскому. «Миша, мне, похоже, абзац». Он ответил: «Да, я уже подумал об этом. Похоже, тебе придется ходить с охраной теперь». Мы охранялись в том числе и от ЮКОСа.
Но ты знаешь, мне кажется, что нас спасала не охрана, а то, что рынок отлично знал, что мы — одно целое, что убивать нас придется всех. А убьешь одного, пока живы остальные… Принцип, что Ходорковский будет драться до последнего цента, это было очевидно для рынка. И слава богу, смертей у нас не было. Разное было, но не это.
А потом уже, по мере того как мы централизовывали компанию, местные люди теряли власть. Оперативная структура была выстроена так, что у директора нефтезавода нечего стало просить. Раньше он мог сказать: отгрузи такому-то 200 000 тонн бензина. А теперь он не ведал отгрузкой. А что в такой ситуации могли сделать бандиты? Ну, езжай в Москву и ругайся с диспетчерским управлением. «Убирать» теперь надо было в Москве. Могли убить Ходорковского? Могли. Были риски. Мы отстраивали структуру так, что этим крутым ребятам не было места.
Любопытно, что мои знакомые, работавшие с нефтянкой или около нефтянки, уверяли меня, что и после прихода Ходорковского в компании подворовывали. Когда я спросила об этом бывших акционеров, они даже не сильно удивились. Оказалось, что принципиальной была одна вещь: если человек ворует из прибыли, с ним можно договориться, если человек ворует из расходов, то его надо увольнять немедленно. Логика была такая: подворовывать из прибыли не страшно, потому что ты забираешь то, что мы же тебе заплатили бы в виде твоей комиссии. Опыт показывал, что из бюджета компании разворовываться могли максимум 2,5–4,5 %. Меня уверяют, что ЮКОС тут не исключение, с такой ситуацией сталкивались все российские компании.
Позднее, с появлением в компании Галины Антоновой, бюджет верстался предельно жестко. Об этой женщине ходят легенды: внешне — бабушка «божий одуванчик», а на деле — «железная леди». Как смеются юкосовцы, ее не любили так, что если бы в коридоре погас свет, то Антонову разобрали бы на пуговицы. Она делала страшный бюджет. Если кто-то в компании говорил, что за такие-то деньги он столько-то нефти добыть не сможет, то вызывали Антонову. Когда ее видели, то лица спорщиков приобретали выражение кролика, который смотрит на удава. Рассказывают, что вначале она сильно невзлюбила руководство ЮКОСа, включая Ходорковского. Со временем, понаблюдав, как и что делает компания, изменила отношение. Антонова органически ненавидела воров. Ее нельзя было купить. Она считала нефтянку своим ребенком и знала ее досконально. Например, никто из московских начальников не имел понятия, сколько надо песка на одну новую скважину в болотистой Западной Сибири. Им можно было впарить любую цифру в бюджете, а ей нет. Она знала. Ее нельзя было обмануть. Юкосовцы говорят, что вот эти 2,5–4,5 % воровства при очень жестком бюджете были просчитаны и их можно было отжать до конца, но стоимость отжимания была дороже этих денег.