Опомнилась на окраине. Оглянулась. Со стороны города доносились взрывы. Клубы дыма, озаренные отблесками пожарища, поднимались в темноту. В небе вспыхивали разрывы зенитных снарядов, быстро рыскал слабый прожекторный луч.

«Не бомбят ли санитарный эшелон?» — тревожно думала я.

Куда идти, где теперь наши? Улицы были заполнены бегущими из города жителями. Стонали раненые. Матери с искаженными от горя лицами разыскивали потерявшихся во время бомбежки детей. «Мама! Где моя мама?» — громко кричала бежавшая мимо меня девочка, крепко прижимая маленького, уцепившегося за нее котенка. Пролетавшие над городом «мессеры» разбрасывали парашютные ракеты, от которых становилось светло как днем.

С трудом перебралась через небольшой деревянный мост, забитый трупами. Пахло кровью и горелой резиной от тлеющих машин. Дышать было трудно. На шоссе — масса военных машин, танков и пушек. Они направлялись к большому каменному мосту.

На побитой осколками стене белого дома заметила большую стрелу с фамилией нашего командира. Стрела показывала за угол, к дачным домикам.

Я пыталась обдумать события последних дней. И раненый беспомощный Гриша, и бомбежка, и слезы женщин и детей — все слилось у меня в одно. Было невыносимо тяжело.

— Стой! Кто идет? — остановил меня окрик часового.

— «Затвор», — вдруг услышала я рядом голос Ниловой. — Иди за мной, — сказала она мне, и мы направились к темнеющему за белым домиком саду.

В подразделении все спали. Изредка нас окликали как из-под земли выраставшие часовые.

— Здесь санчасть, — остановилась Нилова на окраине садика.

Развесистое кудрявое деревцо хорошо маскировало нашу санитарную машину. В кабине кто-то громко храпел.

— Ну что, отправила? — участливо заглянула мне в глаза Нилова.

Теплотой, лаской повеяло от ее слов. Слезы, давно подступавшие к горлу, так и брызнули у меня из глаз. Я вскочила в «санитарку» и бросилась на носилки, где недавно еще лежал Гриша. Рыдания с неудержимой силой прорвались наружу, и, чтобы заглушить их, я изо всех сил прижимала к лицу пилотку.

— Не слезы должны у нас накипать, а ненависть к врагу, — тихо сказала Саша.

Она легла на соседние носилки, прикрыв рукой глаза.

— Я почему-то была уверена, что ты не уедешь с мужем. А некоторые сомневались… Тамара, тебе нелегко сейчас, я знаю. Но Гриша твой уже в тылу, а здесь много раненых в большой опасности, их надо эвакуировать тоже. Пошли к ним! — И она легко спрыгнула с машины.

Утирая распухшие от слез глаза, я пошла за ней.

— Ну как? — спросила Саша у фельдшера, дежурившего возле раненых.

— Ничего. Только сержант, которому вы ампутировали ногу, очень стонет.

После осмотра Нилова сказала фельдшеру:

— Сердце у него хорошее, дайте ему укол морфия, а ты, Тамара, пока иди отдыхай, скоро будут грузить эшелон, отвезешь на станцию этих раненых.

В районе Тернополя полк несколько дней сдерживал натиск превосходящих сил противника. Наступали крупные мотомеханизированные части, которые стремились прорваться на юго-восток. Наша батарея, выбиваясь из сил, боролась с танками. Пехотинцы связками гранат и бутылками с горючим отражали атаки бронированных машин. Я перевязывала раненых, вытаскивала их из-под огня. К сожалению, я все еще недостаточно умело делала перевязки. Зато уже привыкла к разрывам мин и снарядов, не терялась так, как в первые дни.

Встретив сильное сопротивление под Тернополем, противник вынужден был перенести силу своего удара на Новоград-Волынское направление.

По приказу высшего командования в предутренней мгле июльской ночи наша дивизия перешла старую советскую границу.

С рассветом мы въехали в небольшой городок Подволочийск. Ровные узкие улицы городка были тихи и пустынны. Кое-где виднелись следы недавней бомбежки, темные стекла небольших домиков были накрест заклеены белыми бумажными ленточками.

Нам было приказано двигаться дальше, и снова мы тронулись в путь по пыльной проселочной дороге, окаймленной с обеих сторон стеной спеющих хлебов.

Поступил приказ занять оборону западнее города Старо-Константинова. Еще солнце не скрылось за горизонтом, когда на опушке небольшого соснового леса наши артиллеристы стали устанавливать свои пушки.

Окапываясь, артиллеристы были необычно молчаливы и угрюмы, даже шутник наводчик Василий Юшков был сегодня невесел. Тяжелое настроение было и у меня. Обязанности санинструктора меня не удовлетворяли. Я мечтала об одном: встать к пушке и своими руками убивать фашистов!

— Покурим, — сказал Юшков, глубоко, словно с досадой, всадив в землю свою лопату, и достал из кармана пунцовый кисет с махоркой.

Остальные тоже стали закуривать, усаживаясь на бруствер.

— Вот и дотяпали до старой границы, — вздохнув, мрачно сказал Юшков.

— А где старая граница? — поинтересовался кто-то из молодых бойцов.

— А вот на рассвете проехали Подволочийск. Там и была граница раньше. По несправедливости… Интервенты в тысяча девятьсот восемнадцатом году воспользовались тем, что Красная Армия была еще молодая, и отрезали у России Западную Украину. До тысяча девятьсот тридцать девятого года и проходила здесь граница…