— Не знаю. Подполковник только сказал: «Здорово взлетел мост», а потом добавил, что, посылая подрывников, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы…

«Молодец Гриша!» — с гордостью подумала я и в то же время встревожилась: где же он, что с ним? А вдруг ранен?

Наконец колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.

С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из клиник мединститута, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники — от начальника до санитаров — были гражданскими людьми из местного населения. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших раненых.

— Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, — сказала я сестре.

Она попросила:

— Помогите мне записать фамилии…

Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. И вдруг не поверила своим глазам — у меня в руках удостоверение личности Жернева, на фотокарточке — знакомое, дорогое лицо.

— Гриша! — закричала я.

Сестра, вскочила и подбежала ко мне.

— Садитесь, паненка, садитесь… что с вами?

— Это мой муж! — простонала я.

Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты, узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач, я бросилась к нему.

— Доктор! Он будет жить?

Врач велел санитарам отнести Жернева в операционную. Я осталась в коридоре. Хотя бы дождаться окончания операции! Но надо было возвращаться на передовую…

— Сестра, пойдемте, пора ехать, — робко сказал Евдокимов.

В городе диверсанты обстреливали улицы. Гитлеровцы бомбили шоссе, но в полку мне снова приказали везти раненых во Львов. На этот раз путь был еще труднее: шли отступающие обозы, создавались пробки. Только к утру мы добрались до госпиталя.

— Жив Жернев? Где он? — кинулась я к сестре.

Мне показали палату, в которой лежал муж. Лица и головы раненых были забинтованы. Я остановилась посреди палаты, не зная, который из них Жернев. Нерешительно спросила у ближайшего:

— Гриша, это ты?

Из дальнего угла послышался голос:

— Я здесь, Тамара…

Гриша лежал передо мной неподвижный, беспомощный. Не видно лица, волос — все перевязано, через бинты проступила кровь. Разыскала под одеялом его руку и прижалась к ней лицом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, Тамара. Наверно, останусь без глаз…

Я тихонько плакала и говорила что-то несвязное, стараясь овладеть собой и ободрить его.

Мы не побыли вместе и пяти минут, меня торопили ехать.

За городом встретили свою батарею. Нам велели возвращаться в город и сворачивать на Киевское шоссе.

Говорили, что батарея займет оборону в Винниках, но мы продолжали отходить дальше, на Злочев. По дороге один из санитаров укоряюще спросил у меня:

— Что ж ты, Сычева, бросила мужа? Фашисты занимают Львов.

Я так и застыла. Что? Город занимают гитлеровцы? Гриша — слепой, израненный — остается у врага?!

Санитар рассказал, что час назад он вывез из львовского госпиталя раненого начальника штаба. Там остались еще раненые, в том числе и Жернев. Их не успели эвакуировать.

Я побежала к командиру полка за разрешением вернуться в город.

— Не разрешаю. Раненых не вывезешь и сама пропадешь, — возразил командир полка. — Оккупанты уже во Львове.

— Если не вывезу — приеду, но я должна попытаться спасти наших людей.

Стоявшая поблизости начальник санслужбы Нилова одобрительно посмотрела на меня. Ей, видимо, пришлось по душе мое решение.

— Поезжай, — подумав, согласился подполковник. — Только вооружись хорошо. Желаю успеха!

Затем вызвал шофера Едокимова, сказал ему:

— В распоряжение Сычевой. Безоговорочно выполнять ее приказания.

Нилова подошла ко мне, вынула из кобуры свой пистолет и со словами: «Этот лучше бьет» — отдала мне, а мой забрала себе.