Правда, в те времена женщинам запрещалось находиться в обществе посторонних мужчин. А я уже давно вышел из возраста, когда мальчику дозволено появляться в компании приглашенных женщин. Но Селим-бей сказал, что считает нас своими близкими родственниками, и поэтому без церемоний познакомил бы меня с сестрами.

Было бы интересно увидеть, что станет делать при встрече со мной молодая женщина, которая в церкви притворилась, что не знает турецкого языка.

Как-то вечером отец сказал:

— Завтра возвращайся пораньше... Мы приглашены к Селим-бею.

— Что, и я тоже? — невольно вырвалось у меня.

Он удивился:

— Что значит «и я тоже»? Разумеется... Разве Селим-бей не назвал тебя своим братом?

Да, все так и было. Но это ни в коем случае не мешало мне сидеть в селямлыке [32] и слушать веселые рассказы о сражениях на Крите, угощаясь в компании двоих других мужчин.

Опасаясь, что нас будут насильно удерживать в гостях, мать бросала в сумку платки и бутылочки с эфиром, а я потешался над ее предосторожностью:

— Не беспокойтесь, мама, я никому не позволю причинить вам вред. Через несколько часов мы вернемся домой, живые и здоровые.

Дом Селим-бея располагался в другом конце города, там, где начиналась дорога на Кюллюк. Он продал часть бескрайних владений семейства Склаваки на Крите за бесценок, а на часть вырученных денег приобрел дом, который раньше принадлежал греческому купцу.

Как и мой отец, Селим-бей любил работать в саду. Услышав, что подъехала повозка, он, не стесняясь выпачканных землей рук, подошел к калитке и проводил нас к дому по дорожке, вдоль которой росли конские каштаны и эвкалипты.

Путь оказался таким долгим, что на полпути Селим-бею пришлось усадить мою мать в плетеное кресло. Отец, вглядываясь в просветы между деревьями, попытался разглядеть, где заканчивается сад.

— Да это прямо поместье. Дай Аллах вам процветания, — говорил он.

Доктор тоскливо вторил:

— А помните наш сад за стенами крепости? Немного похоже, не правда ли?

Две женщины в черном и маленькая девочка сошли с крыльца бледно-фисташкового дома с плоской кровлей и направились к нам.

Я сразу же узнал в одной из них барышню из церкви. Как ни странно, обе не покрыли голову и при этом ничуть не смущались.

Поцеловав руки матери и отцу, они привычным жестом протянули мне руки для приветствия. Селим-бей лишь сказал: «Это мои сестры», после чего мы направились к дому.

Доктор и отец свернули к питомнику у края дороги. Они то нагибались, то выпрямлялись, бродя вокруг гряды каких-то веток, похожих на побеги вьющихся растений, и указывая на них друг другу. Судя по всему, этот уголок сада был достоин внимания любопытного гостя.

Мать тяжело ступала между двумя женщинами, я следовал за ними, отставая на восемь-десять шагов. Пока никто не обращал на меня внимания. Я шел засунув руки в карманы и делал вид, что разглядываю деревья вокруг, а на самом деле прислушивался к разговору женщин.

Старшая сестра выглядела лет на сорок и, похоже, говорила по-турецки даже хуже, чем Стематула. Она с трудом подбирала слова и через голову матери спрашивала у младшей непонятные выражения.

С крыльца мы попали в застекленный дворик, а оттуда в большую гостиную или прихожую. Здесь был накрыт стол, украшенный дорогой посудой из хрусталя и фарфора, совсем не так, как на нашем знаменитом приеме.

Женщины отвели мою мать в соседнюю комнатку переодеться и вновь, как и в саду, оставили меня одного.

Уверенность в себе и манеры избалованного наследника престола, освоенные в нищем церковном квартале, вдруг покинули меня. Я медленно прошагал мимо стола и подошел к окну напротив. Отсюда открывался вид на рощу маслин и инжира, спускающуюся к подножию горы. Деревья стояли прямо, как стены горной крепости. Так выглядел задний двор Селим-бея. Я облокотился на створки открытых ставень и некоторое время вглядывался в темноту, а затем продолжил свой путь вокруг стола.

Хотелось потихоньку улизнуть и присоединиться к мужчинам. Но тут на верхних ступенях лестницы рядом с комнаткой, в которую вошла мать, возникла третья женская фигура в черном. Если бы не белый фартук, который выдавал в ней прислугу, я подумал бы, что она тоже член семьи, и, может быть, пожал бы ей руку.

Служанка приветствовала меня кивком и, пройдя мимо по-военному твердыми, четкими шагами, отперла дверцу слева и пригласила меня внутрь.

Здесь находилась комната для приема гостей, загроможденная, как лавка антиквара. Невозможно было пройти, обо что-то не ударившись.