Шрифт:
— Понятно... Я никому не скажу.
— Вечером вам все девушки говорили неправду. Эта девушка вовсе не гречанка, она османка.
— То есть живет в Османской империи, как и вы?
— Не только... Она османская женщина... Мусульманка.
— Ты правду говоришь?
— А зачем мне врать?
— Ну хорошо, а почему же она не знает турецкого?
— Знает, специально не показала этого. Чтобы вы не поняли...
— А с вами она все время говорила по-гречески...
— Она очень хорошо знает греческий язык. Она родом с Крита. Это сестра доктора Селим-бея... Пришла к нам, чтобы посмотреть на Ночь огня.
— Все это очень странно, Стематула... Получается, что она пришла тайком, потому что мусульманка.
— Ну... Османы не ходят в церковь... Может, и брат не знает... Никому не говорите, что я вам рассказала...
— Не беспокойся, Стематула...
— Большое спасибо, Кемаль-бей...
Как выяснилось, на этом секреты Стематулы не закончились. Оказывается, сестра Селим-бея захотела увидеть меня, не объясняя, кто она такая, и с этой целью попросила Стематулу позвать меня в церковь. Получается, что я оказался в положении девушки, которую вывели на смотрины.
— Насколько мне известно, у Селим-бея только одна сестра и она замужем за измирским купцом. Откуда взялась эта девушка?
— Это она и есть. Та, что замужем за измирским купцом...
— Такая молодая! Она ведь вам ровесница.
— Когда увидите ее на базаре, в чаршафе, так не скажете... Она уже четыре года замужем...
Поведав мне секрет, Стематула надеялась стереть остатки обиды и была уверена в успехе. Прощаясь, я тоже попросил ее об одолжении:
— Я думал, что сестра Селим-бея гречанка, и говорил неуместные вещи о ее бровях, глазах... Не смей об этом никому рассказывать.
Стематула вновь перекрестилась и поклялась. На этом мы и расстались.
IX
После Ночи огня друг за другом произошли два события, которые слегка испортили мне настроение. Во-первых, два молодых человека из Миласа сбежали в Европу.
По мнению священника и старосты, бегство свидетельствовало о непростительной неблагодарности по отношению к высочайшему падишаху. Но по странной случайности, когда они рассказывали о происшествии, в их глазах плясали искорки. После приема наша дружба с Лефтером-эфенди окрепла, и однажды вечером он зашел ко мне в гости, чтобы сообщить неприятную новость.
В тот день в квартале появились два жандарма, которые допросили старосту, выясняя, что за люди ходят ко мне.
Надо ли говорить, что ночью я спал не слишком хорошо, а спозаранку помчался к каймакаму и рассказал о случившемся.
Он посмеялся над моими страхами, потрепал меня по щеке и поспешил удовлетворить любопытство:
— Не о чем тут волноваться... это я их послал. Проделки этих невежественных юнцов привлекут к нам внимание центра, им будет крайне необходимо начать дознание. Могут спросить и о тебе. Явелел узнать, чем ты занимаешься. Это докажет, что мы не дремлем. Ты не знаешь подноготной подобных дел. Всегда полезно иметь какой-нибудь документ. Так, на всякий случай.
Каймакам не мог побороть любопытство и по-прежнему хотел знать, за что ребенка моих лет отправили в ссылку. Порой, пытаясь меня разговорить, он сам сбалтывал лишнее, но результат оказывался только один: я узнавал о стране и режиме то, чего не знал раньше.
В то время ссыльные были подобны просвещенным пропагандистам: они пробуждали от сна те края, куда их отправляли. Но в моем случае все происходило в точности наоборот.
Каймакам интересовался литературой, часто читал стихи Намыка Кемаля, Зии Паши [29] и других великих поэтов эпохи Танзимата и под предлогом толкования смысла открыто рассказывал мне, как страна катится к пропасти.
29
Зия-паша Абдул-Хамид Зия-бей (1825-1881) - турецкий поэт, публицист и общественный деятель эпохи Танзимата. Возглавлял умеренное крыло общества «Новые османы». Вместе с Намыком Кемалем издавал в Лондоне газету «Мухбир» и «Хюрриет». Один из авторов проекта турецкой конституции (1876). Стремился придать турецкой литературе народный характер, ратовал за демократизацию языка, но в своих стихах придерживался традиционных форм.
Должен заметить, что прейсде каймакам всегда был осторожен и выражал свои мысли завуалированно. Когда же он заходил слишком далеко, бедняга спохватывался, пускался в ненужные объяснения, пытаясь придать своим словам иной смысл, начинал молиться за безгрешного, добродушного падишаха, который и не ведал, что происходит в его стране.
— Моя должность требует делать вид, будто я гневаюсь на этих мальчиков, — говорил он. — Если, упаси Аллах, сегодня поймаю озорников, то закую в кандалы — только цепи зазвенят. Но на сердце будет тяжело. По правде говоря, оба блестящие молодые люди. Правильно сделали, что сбежали. Говорят, беглецы создали в Европе тайное общество, выпускают газету. Пытаются склонить на нашу сторону все прочие государства. Преуспеют или нет — не знаю, это уже другой разговор... Но по крайней мере, они делают все, что могут. Во всяком случае, хотя бы не с девушками соседскими заигрывают, а занимаются чем-то более полезным...
Последнюю фразу каймакам произнес жестко, явно имея в виду меня. Но, увидев, как я покраснел и опустил голову, он не выдержал и рассмеялся.
— Хочешь начистоту? Не бери в голову. Это я для виду, как и для виду сержусь на этих юношей. Молодому человеку непременно нужно что-то делать. По крайней мере, завязывать крепкую дружбу с соседскими барышнями... А иначе будете как я — сидеть в углу и огрызаться.
Взор несчастного каймакама затуманился. Он высоко поднял голову, словно ему было трудно дышать, и ослабил грязный отложной воротничок.