Однако, подойдя к Халебу, Салах ад-Дин узнал, что армия повелителя Мосула вдвое превышает численность его войска, несмотря на невольное пополнение у Хомса.

— Нападать при таком перевесе — настоящее безумие, — заметил старший в семье, дядя Шихаб ад-Дин. — Аллах не любит и чрезмерной самонадеянности.

Салах ад-Дин всегда умел своевременно прислушаться к доброму совету. Его воодушеление быстро остыло, и он согласился:

— Верно. Пожалуй, мы немного поспешили. Сначала я хотел обтрясти все абрикосы в садах южнее Халеба… Здесь, на севере, урожай созревает позднее. Вижу, что этот плод еще не дозрел. Теперь надо подождать… Я имею в виду, что надо дождаться аль-Фадиля.

Дядя взялся вести переговоры. В отличие от покойного дяди Ширку, он не пил сладкого вина, зато умел источать его из своих уст. От его витиеватых речей и славословий пьянели любые недруги. Больше двух недель ему удавалось поить миролюбивыми посулами и обещаниями честолюбца Сайф ад-Дина.

— Теперь я вижу, что правду говорят о Сайф ад-Дине: он храбрый наездник, только когда скачет на тюфяке перед столом, и куда крепче сжимает рукой ножку винного кубка с вином, чем рукоятку меча. Мы опасаемся нападать из-за своего малого числа, а он… просто не хочет, — сказал дядя, вернувшись назад.

— Не хочет? — удивленно переспросил Юсуф и воззрился на своего дядю со смутной тревогой в глазах.

Так и не разгадав этой тревоги, дядя через некоторое время сделал предположение:

— Гюмюштекин. Я полагаю, что все дело в этом негодяе. Если не тебе, то самому Сайф ад-Дину придется потом разбираться с ним. А Зенгид наверняка не хуже нас знает о том, что этот турок якшается с ассасинами.

— Что ты предлагаешь, дядя? — спросил Юсуф.

— Еще потянуть время, — ответил тот. — Перед нами двенадцать тысяч всадников и неприступные стены у них за спиной.

На восемнадцатый день дядя вернулся в стан с мрачным видом.

— Больше ждать нельзя, — сказал он, и это означало, что у врагов наступило похмелье. — Гюмуштекин почувствовал нашу слабость. Сегодня он убедит мосульца, и завтра Зенгид двинется на нас. Удара мы не выдержим. Надо отходить к Дамаску… вернее навстречу аль-Фадилю, чтобы скорее соединиться с ним.

— Отходить? — шепотом переспросил Салах ад-Дин.

Он задумался, а потом решительно велел дяде оставить его одного.

Вскоре двое ближайших телохранителей-курдов, которые сидели по сторонам от господина, почти прижавшись спинами к войлочным стенкам шатра, увидели, что повелитель занялся странным делом. Сначала он сидел на тюфяке совершенно неподвижно, а потом подвинул к себе один из малых глиняных светильников, поднял над ним руку и стал очень медленно опускать ее ладонью на язычок огня. Рука замерла, когда острие огненного язычка почти коснулось кожи. И сам повелитель словно весь окаменел, устремив неподвижный взор на свою руку.

Телохранители невольно затаили дыхание. «Господин гадает», — подумали они и увидели, как рука над огнем, дрогнув, стала медленно сжиматься в кулак.

Всем военачальникам был послан приказ немедля собраться в шатре повелителя.

— Мы отходим, — твердо сказал Салах ад-Дин. — Но не к Дамаску. Это будет не отход, а бегство. Треть пути, но не более. Треть пути не повредит. Мы остановимся у Хамы. Там есть холмы. Места очень похожи на те, где мы с покойным эмиром Ширку дали сражение франком и воинам Шавара. Тогда их тоже было вдвое больше, чем нас. Чем чаще факир показывает свой фокус, тем лучше этот фокус удается.

На рассвете войско Салах ад-Дина двинулось на юг. Следом за ним, как и предполагал Юсуф, потянулись мосульцы. От долгих пирушек у них отекли ноги и обвисли животы. Вместо погони получилась медлительная перекочевка сытого стада.

Хотя Салах ад-Дин рассчитывал вновь применить тактику эмира Ширку, но, достигнув холмов Хамы и переведя дух, он передумал и решил показать врагу новый, свой собственный фокус.

Тем временем, жестокие зимние ветры, разгулявшиеся по Синаю, трепали египетское войско аль-Фадиля. Гонцы приносили вести одну лучше другой — «аль-Фадиль придет через три дня», «аль-Фадиль придет через два дня», — но каждая следующая оказывалась бесполезнее и даже вреднее предыдущей, потому что сытый Сайф ад-Дин все равно опережал египтян на целый переход.

— Значит, теперь Аллах желает, чтобы я победил в меньшинстве, — мрачно сказал Салах ад-Дин своему дяде. — Иначе позор неминуем.

Дядя только покачал головой.

В ночь накануне сражения Юсуф снова занимался своим странным «гаданием» над огнем, а после утренней молитвы стремительно напал на Сайф ад-Дина. Курдская конница ударила в лоб, а туркмены налетели с флангов. Удар был столь мощным и неожиданным, что долгие зимние тени редких деревьев не успели вытянуться и на половину локтя, как мосульцы уже потеряли почти три тысячи воинов, в то время как в войске Салах ад-Дина пало не больше трех сотен. Если бы такое соотношение сохранялось еще хотя бы в течение одного часа, то Юсуф несомненно одержал бы самую чудесную победу в истории всех сражений. Однако верно говорят на Востоке: чем больше рубишь дров, тем меньше войдет в печку. Мосульцы стали защищаться, как загнанные в угол шакалы, и наконец собрались с духом. Тем более, что свежих сил у них хватало не на стороне, в подкреплении, а в самой середине войска, куда еще не прорубились нападавшие. Постепенно силы выровнялись, и счет потерям на сотню сабельных взмахов пошел почти равный.