То был не отец, добродетельный и многомудрый Наим ад-Дин Айюб. Теперь к Салах ад-Дину пришел кто-то иной.

— Мое имя — Юсуф, — сказал он. — Теперь назови себя.

Но тень казалась глухой:

— Кто ты? — вновь повторила она свой вопрос. — Всемогущий Аллах послал меня к султану передать ему, что он никогда не возьмет силой города, который по праву принадлежит Зенгиду, законному наследнику. Где султан?

— Султан? — опешил сын Айюба. — Какой султан?

— Я не вижу султана, — глухо пробормотала тень. — Мне придется ждать его здесь у стен моего города.

— Атабек! — осенило Салах ад-Дина.

Он хотел было подняться на ноги, но тело вдруг оказалось таким тяжелом, что он только повалился на бок, ударился обо что-то лбом и… очнулся.

Наяву стража оказалась куда более расторопной, чем во сне. В мгновение ока она окружила своего повелителя.

Приподнявшись, Салах ад-Дин осознал, что во сне скатился с тюфяков и приложился лбом об рукоять собственной сабли, а верная сабля подала знак страже, звякнув острием о бронзовую треногу светильника.

— Скорее зовите аль-Фадиля! — потребовал Юсуф, потирая лоб рукой.

Аль-Фадиль появился, заспанный и удивленный, но всегда готовый распутать любое хитросплетение мыслей и обстоятельств.

— Ты должен немедля написать письмо в Багдад, халифу аль-Мустади, — потребовал Салах ад-Дин. — Зенгиды — законные правители Халеба, и я стремился к благоразумию, желая соблюсти законный порядок и сначала, хотя бы на словах, получить везират… Как в Египте. Но теперь я вижу, что чрезмерное благоразумие похоже на злоупотребление волей Всевышнего.

— Неужели малик хотел силой добиться всего лишь верной службы у юного Зенгида? — с деланным изумлением проговорил аль-Фадиль.

Салах ад-Дин мрачно посмотрел на него.

— Злая насмешка… но, признаю, что в ней заключена истина, — сказал он. — Теперь я получил весть от Всемогущего Аллаха. Его строгое предупреждение… Пиши послание Аббасиду.

В пальцах аль-Фадиля, как по волшебству появился калам. Чернильница была отпущена на свободу с поясной тесьмы, а из мешка выпорхнул чистый лист пергамента.

— Готов запечатлеть твои слова, малик, — сказал аль-Фадиль.

— Пиши своимисловами, аль-Фадиль, у тебя этот узор получится куда изысканней. Халиф не должен ни на миг забывать, что над Египтом и землями Сирии развеваются ныне знамена Аббасидов, что слава Аббасидов вновь сияет, как Солнце… Но для этого приложено много трудов и будет приложено еще больше. Пусть халиф подумает, кемдолжен быть по положению тот, кто возносит славу его рода и знамя истинной веры.

Аль-Фадиль застыл на несколько мгновений с каламом в руке, потом догадался, моргнул и рек:

— Атабек Нур ад-Дин был всего лишь правителем на том клочке земли, который он получил по наследству. Тот же, кто вознес до небес древнюю славу Аббасидов и покорил во имя истинной веры пределы дар аль-харбадолжен именоваться по меньшей мере султаном.

— Верно мыслишь, аль-Фадиль, — кивнул Юсуф. — О том и пиши аль-Мустади аль-Аббасу.

— …по меньшей мере султаном Египта и Сирии… всей Сирии, — уточнил аль-Фадиль; его глаза уже разгорелись ярче светильников.

Салах ад-Дин кивнул и потребовал, чтобы ему самому дали калам и пергамент.

— А это письмо я должен написать своей рукой в знак уважения к покойному атабеку Нур ад-Дину, — пояснил он аль-Фадилю, который опять немного опешил.

И Салах ад-Дин стал писать юному Зенгиду, таившемуся в Халебе, как в норке, простое и ясное письмо, похожее на воинское донесение, а не витиеватый узор, покрывающий то золотое блюдо, что с подобострастием подносят в дар господину и повелителю.

Вот что было сказано в том письме: