Фери вернулся к старикам с безучастным, равнодушным лицом, будто дипломат; если бы интриганка тетушка Мали увидела его сейчас, она потрепала бы его по щеке. (Да, кровь Ности, ничего не скажешь.) А Мари прошла в комнату к молодежи. Однако души обоих были совсем не там, где находились их тела. Особенно это относилось к Мари, она много бы дала за полчаса одиночества, чтобы подумать, поразмыслить над всем тем, что занимало ее душу. Последние слова Ности, как оживляющие кровь флюиды, пронизали все ее существо. Он сказал, что ему не следует думать о ком-то, похожем на нее. А что, если он имел в виду девушку с горы Шомьо? Что, если он все же охотник с Шомьо? Тогда в словах, сказанных им, заключено признание в любви.

Мари охватило нервное беспокойство, однако оно не было неприятным, удручающим, напротив, невидимые духи будто обмакивали ее душу в мед, хотя и было в этом меду немного горечи. «Если это на самом деле охотник, — говорила она себе, — как он мог не узнать меня? Что он, дурачок? Нет, это не охотник». «То есть что я говорю? — отвечала она себе же. — Сама я, выходит, тоже дурочка, ведь и я не могу сказать определенно, что узнала его. Может, он и охотник».

«Однако я-то все же пытаюсь узнать его, разглядываю, подозреваю, а он, видимо, и не думает о такой возможности; если это он, просто невероятно, что у него не возникло подозрений, ведь лицо-то мое, фигура моя, и голос, и улыбка, и глаза, все! Нет, он не охотник!»

«А если он — тот самый охотник, значит, я не произвела па него большого впечатления». (И она даже пожелала: пусть лучше боги устроят так, чтобы он не был охотником.)

Бедная маленькая Мари! Невидимые весы постоянно колебались в ее мыслях, на их чаши она накладывала тысячи мелочей и наблюдений, то на одну чашу положит, то на другую, снова переложит, а весы все колебались, раскачивались и никак не останавливались, чтобы показать результат. Глупости, глупости! Нельзя измерить туман и цветочный аромат.

Все эти бесчисленные комбинации, догадки, головоломки не принесли никакой пользы, напротив, только вред, ибо Мари играла рассеянно и так неправильно отвечала, что у нее в залог отобрали все ее драгоценности — браслет, кольцо, маленький серебряный наперсток, а когда этого не хватило, пришлось и розу из волос вытащить и отдать водящему — председателю бонтоварской судебной палаты, который уже ломал голову над жесточайшими из жестоких условиями выкупа, но вдруг зазвенел колокольчик к ужину, и, подхватив себе пару, все занялись поисками мест в большой столовой.

Излишне говорить, что ужин был грандиозным, здесь каждый нашел себе блюдо по вкусу (и в соответствии с потребностями желудка) — от куриного супа и соусов до легких омлетов-суфле французской кухни, от английских бифштексов с кровью и пудингов до традиционных национальных деликатесов: жареного поросенка, голубцов, творожников, толстых колбас, достойных лишь самих венгров да богов, но скорее богов, ибо блюда были смертельны, а боги бессмертны. Пожалуй, только тосты превзошли по обилию блюда, и большая их часть провозглашалась за здоровье госпожи Палойтаи. Мама Фрузина едва успевала чокаться с гостями своим бокалом вермута.

Но все это мало интересовало Мари. Главное событие вечера — празднование не-знаю-сколько-летия госпожи Палойтаи — проплывало по поверхности, а сквозь него то и дело пробивались, проталкивались всякие другие примечательные явления. Для Мари, например, когда она ела жаркое, одно незначительное событие разрослось до великого. Девушка исподтишка глянула на Ности, сидевшего наискосок от нее между двумя хорошенькими женщинами — супругой Густи Пажита и женой Дюртшани, и как раз в этот момент взгляд Фери полетел к Мари (а может, он и раньше тут рыскал), одним словом, две горящие планеты столкнулись. Оба сразу отвели взгляд, а Мари вдобавок еще покраснела, уставилась в тарелку, словно кающаяся Магдалина, и погрузилась в размышления: «Если мое лицо наводит на него грусть, зачем он тогда на меня смотрит?»

Рядом с Фери возникла небольшая перепалка. Редактор Клементи поднял внеочередной тост за Михая Тоота, но когда он произносил цветистую фразу, предлагая бросить взгляд в прошлое, его ворчливо перебил Йожи Каби:

— Не стану я оглядываться, там нас били.

— В истории записано немало славных дел, — продолжал оратор.

— Один-единственный трюк был, когда короля Жигмонда в крепости Шиклош заперли, — возразил Каби. — А вот хотел бы я знать, как он оттуда выбрался! И он угрожающе потряс кулаками.

— Наверное, какой-нибудь Ности выпустил его за хорошие денежки, — раздался откуда-то насмешливый голос.

В глазах Фери, до сих пор молча сидевшего между двумя красивыми соседками, вспыхнули молнии. Будучи человеком вспыльчивым, он даже зашипел и громко, угрожающе произнес:

— Тут кто-то чересчур осмелел! (Взбешенным взглядом он обвел подковообразный стол.) Кто это был?

В возбуждении он был красив, как растревоженный тигр, которого задело острие стрелы. По крайней мере, Мари он очень понравился. Наступила мертвая тишина. Никто не ответил.