Последствия накопления этого недовольства были тройственными. Во-первых, в каждой из трех основных областей миросистемы появились новые движения, главным объектом нападок которых стали «старые движения у власти». В странах Запада эти новые социальные движения приняли форму множества организаций, не связанных единой организационной структурой: движений меньшинств, женских движений, движений против войны, «зеленых» и экологических движений, движений сексуальных меншинств и т. д. В социалистической зоне эти новые движения также приняли разнообразные формы: «реформаторские» движения внутри коммунистических партий («культурная революция», гуманистический коммунизм, даже десталинизация, а теперь — перестройка) и внепартийные движения (наиболее заметное — «Солидарность», а также «движения за мир»). А в странах третьего мира эти новые движения часто принимали форму движений за религиозное возрождение или обновление.

Для всех этих «новых» движений общими были глубокая подозрительность по отношению к «старым» движениям, пришедшим к власти, ощущение того, что движения, стоящие у власти, отличаются бюрократизмом и управляются группами, чьи текущие цели трудно отличимы от целей защитников статус-кво в миросистеме.

Второе следствие заключается, следовательно, в огромном повсеместном замешательстве, поскольку «старые» левые находятся под ударом множества «новых» левых. Это привело к смеси во всемирном масштабе внезапных вспышек «революционного энтузиазма» (например, Иран в период непосредственно перед и после падения шаха или Польша с 1980 до 1982 г.) и более длительных периодов относительной демобилизации, демобилизации, которая ощущается среди активистов как старых, так и новых движений.

Относительная демобилизация — это негативное следствие. Есть, однако, и третье, более позитивное последствие. «Замешательство» разрушило в определенной мере идеологическую скорлупу и привело (или ведет) к переосмыслению фундаментальной стратегии. Это не вопрос о том, что следовало бы сделать в 1860-х гг. (или даже в 1950-х гг.), но о том, что необходимо делать в 1990-х гг. и потом. Поставленный или, лучше сказать, заново открытый вопрос состоит в том, проходит ли приоритетный путь к социальной трансформации мира через приобретение общественными движениями государственной власти отдельно в каждом государстве.

Проблема, конечно же, в том, что совершенно не очевидно, существует ли какая-либо ясная альтернатива. Об этом свидетельствуют дебаты внутри таких различных локусов, как «Солидарность «, немецкие «зеленые», иранские революционные группы. Эти движения, как и многие другие, включают как некоторых из тех, кто не приемлет государственную власть как цель, так и тех, кто, пусть и неохотно, пришел к ее принятию. Вопрос, однако, остается открытым. Пока еще нет альтернативной коллективной стратегии. Я всего лишь доказываю, что эта проблема стоит на повестке дня.

Кризис в науках

Кризис в науках не так уж отличается от кризиса в антисистемных движениях, как можно было бы изначально подумать. Долгое время считалось, что подъем современной науки и подъем современной миросистемы — явления одного порядка, тесно связанные между собой. Наука, как мы полагали, является главным интеллектуальным выражением «современности». Казалось, что у нее есть три фундаментальные предпосылки. Первая заключалась в том, что в реальном мире все познаваемо. Это значит, что каждый эмпирический феномен поддается объяснению, которое соотносится с общими принципами процесса. Никакое эмпирическое явление не является таковым, чтобы для его обобщения необходимо было бы привлекать оккультизм и мистику, поскольку объяснение ему в конечном счете может быть найдено, даже если оно не известно сегодня.

Вторая предпосылка состоит в том, что, чем шире обобщение, тем лучше. В конечном итоге все значимые обобщения могут быть выражены в терминах универсальных законов, применимых безотносительно к пространству-времени, которые в данном смысле рассматриваются скорее как «нейтральное» вместилище эмпирической реальности, чем как ее часть.

Третья предпосылка в том, что единственный путь реально «познать» реальный мир проходит через науку, а все другие формы знания являются субъективными, бездоказательными и иррелевантными. Из этого следует, что единственный способ, позволяющий сознательно «управлять» реальным миром — а в основе этого лежит предположение, что мир в самом деле «управляем» — посредством науки.

Каждая из этих предпосылок была оспорена, и борьба за то, чтобы сделать эти предпосылки господствующими, была длительной и ожесточенной, но нет сомнений, что борьба была в основном выиграна к середине XIX в. Одна из последних линий обороны, которая должна была пасть, — применение этих предпосылок к такой узкой области реального мира, которая непосредственно включает человеческие существа, — то есть к социальной организации человеческой деятельности. Только в XIX в. история и социальные науки получили droit de cite. Действительно, только тогда родилась большая часть нашей концептуальной терминологии, включая и сами названия так называемых научных дисциплин.

Следует отметить две вещи, связанные с возникновением того, что я называю историческими социальными науками. В значительной степени они являлись продолжающимся воплощением идеологической революции, вызванной Французской революцией как всемирно-историческим явлением. Они также разделяли фундаментальную двойственность Французской революции как феномена, естественно развившегося в рамках капиталистического мира-экономики, но также и как локуса первого серьезного антисистемного движения в истории современного капитализма.