Наступила ночь, и с ее приходом тысячекратная тьма пала на землю; даже ночные звери с огромными круглыми зрачками не могли видеть в этом глухом мраке. Ни одна живая душа не смела ни двигаться, ни стоять — ибо великий вихрь мерил шагами землю, щелкая своим гигантским кнутом, каждый удар которого был громом и молнией; и в песне его был слышен пронзительный вопль, от которого весь мир содрогался, — и гуденье и звон, которые ухо не могло слышать; с протяжным воем он реял над миром, преследуя всякую жизнь, что оставалась еще в нем.

И порой за стоном и воплем чернеющего моря я слышал звук — далекий, словно за несчетные мили от того места — но отчетливый, будто тайные слова, что шепчут на ухо, — я слышал, как тонущий человек звал своего бога, борясь с волнами, и как новым ударом они заставляли его замолчать; как женщина посиневшими губами звала своего мужа, и длинные волосы опутывали ее, и она кружилась в водовороте…

Вокруг меня вихрь вырывал из земли деревья, и я слышал их предсмертные стоны — их кидало вверх и они летели, подобно птицам. Огромные волны обрушивались с моря на берег: кружась среди утесов, они бились о землю в запекшейся пене; скалы с грохотом и стоном рушились среди деревьев; и посреди этой бури, в этой исполненной ужаса тьме меня объял сон — ибо у меня уже не было сил бодрствовать…

Там я уснул, и увидел сон: и снилось мне, что я превращаюсь в оленя. Я чувствовал, как во мне забилось новое сердце, как я изгибаю шею и потягиваю свои сильные ноги.

Я проснулся — и вот, я был тем, кем стал во сне.

Я стоял на скале с высоко поднятой головой, ударяя копытом о камень — и ноздри мои вдыхали все тончайшие запахи мира. Чудесным образом я сделался юн, сбросив с плеч дряхлую старость — я стал свободен от ее оков, и молодость вновь вернулась ко мне. Я учуял запах дерна и понял впервые, как он сладок. И быстрее, чем вспышка молнии, мой нос различил еще множество иных запахов, и я сберег память о них в своем сердце.

Долго стоял я там, ударяя стальным копытом о камень, и узнавая обо всем по запаху. Любой ветер — с запада ли, с востока — приносил мне весть. Один из ветров принес мне запах волка — и учуяв его, я бил копытом и дрожал. Другой же ветер принес мне запах моих родичей — учуяв его, я звал их. О, как чист и звучен был голос молодого оленя — какая дивная музыка была в нем… С великой радостью услышал я ответный призыв. С каким восторгом я бросился вскачь — легкий, как перо птицы — неумолимый, как буря — неутомимый, как море.

С какой легкостью я скакал, преодолевая милю за милей, и голова моя качалась, опускаясь вниз и поднимаясь вверх, подобно полету ласточки — с такой плавностью и с таким напором, с какими рассекает волны морская выдра. Как ликовало мое сердце! Какой восторг переполнял меня до самых кончиков рогов! Как все в мире было ново! Как само солнце было ново! Как нежен был ветер!..

С недрогнувшей главой и упрямым взглядом я встречал все, что было на моем пути. Старый, одинокий волк отскакивал в страхе, рыча, и уползал, поджав хвост. Увалень-медведь качал головой, полной медленных мыслей, и, зажмурив свои красные глазки, прятался в ближайшем овраге. Олени, мои родичи, бежали от моего каменного лба — или же я теснил их, покуда ноги их не подкашивались под ними, и я топтал их, и они погибали. Я был прославлен, я был любим — я был вождем оленей во всей Ирландии.

Но порой я возвращался из странствий по землям Эйре, ибо сердце мое звало меня в Ульстер; и однажды широкие ноздри мои вдохнули воздух — и я узнал с трепетом и с радостью, что ветер принес мне весть о людях. Гордая голова моя поникла и опустилась в траву, и слезы памяти покатились из моих больших глаз.

Порою я подходил совсем близко к жилищам людей — стараясь не шелохнуться, укрываясь в густой листве или в длинной зеленой траве — и я глядел на них, и оплакивал свою судьбу. Ибо Немед, и с ним четыре мужчины и четыре женщины, спаслись в ту страшную ночь, и стали они плодиться, покуда не выросло число их до четырех тысяч; я слышал их смех под солнцем и знал их буйный нрав — ибо рассудок их был слаб, но они были деятельны. Были они свирепыми воинами и искусными охотниками.

Но однажды, не в силах вынести муки памяти, я пришел к их поселению вновь — и увидел, что никого больше не осталось. Везде, где обитали когда-то люди, царила тишина — земля, что носила их, была усеяна лишь костями, блестевшими на солнце.

И тогда старость подступила ко мне — среди этих останков она прокралась в мои члены: голова моя отяжелела, глаза мои потеряли былую зоркость, колени мои дрогнули — и волки посмели охотиться за мной.

И отправился я вновь в ту пещеру, которая приютила меня, когда я был человеком.

И вот, однажды я выбрался тайком из пещеры, чтобы поесть немного травы — ибо я был осаждаем волками. И они набросились на меня, и мне чудом лишь удалось спастись. Тогда они сели у порога пещеры, глядя на меня горящими глазами.

Я знал их язык. Я понимал все, о чем они говорили друг с другом — и все, что они сказали мне. Но лоб мой был по-прежнему тверд и упрям, и удар моих копыт нес с собой смерть — потому волки не смели войти в пещеру.

«Завтра, — говорили они, — мы разорвем твою глотку, и отведаем твоего живого мяса».