Я столкнулся просто с абсурдными вещами. Оказывается, машиностроители поставляли на Север машины и нефтеоборудование чуть ли не россыпью, вместо того чтобы, применяя индустриальную сборку, доставлять их в виде крупных узлов. В результате приходилось создавать целые сборочные цехи, что требовало дополнительной рабочей силы, а значит, дополнительного жилья и всего прочего.

Мне импонировало, что люди, приехавшие в Сибирь, чувствовали себя не временщиками, а хозяевами, возмущались организацией работ, в результате которой безжалостно губятся лес, реки, почва. С самого начала была сделана ставка на фонтанирующую нефть, о рациональном использовании природных ресурсов не заботились. Тысячи факелов денно и нощно пылали по всей тюменской земле. Глубина переработки нефти составляла здесь 58 процентов, а в мире она приближалась к 80 процентам. Из одного кубометра древесины здесь производилось продукции в два раза меньше, чем по Союзу, по сравнению же с развитыми странами Запада — в несколько раз. Планы ресурсосбережения составлялись регулярно, но из года в год не выполнялись. Самая богатая природными запасами страна все острее стала ощущать недостаток топлива, энергии и даже леса.

В Тюмени, куда съехались нефтяники этого огромного края, я почувствовал по реакции зала, что людям надоели общие декларации, они ждали реальной помощи.

По возвращении из поездки без промедления приняли решения, к их реализации была подключена практически вся промышленность. В Западную Сибирь отправлялись трубы, цемент, стройматериалы, оборудование. Была оказана срочная помощь по линии торговли, внесены коррективы в планы жилищного строительства и сооружения предприятий жизнеобеспечения. Тогда удалось остановить падение и даже несколько увеличить добычу нефти. Увы, вскоре политические страсти захлестнули страну и внимание к этой коренной проблеме ослабло. Нефтяники и газовики правы, говоря, что начатое не было доведено до конца.

Крупнейшие просчеты экономической политики дали о себе знать и в других местах, что подтвердила моя поездка в Казахстан. Главным в ней было не столько знакомство с работой колхозов и совхозов, научными учреждениями целинного края — я и раньше там бывал, — сколько разговор с представителями Казахстана, Сибири, Урала о том, как реализуется Продовольственная программа. После ее принятия прошло уже три года. Производство сельскохозяйственной продукции в целом увеличилось, меньше стало убыточных хозяйств, крестьяне стали больше приобретать техники, строить дорог, жилья, а вот снабжение продовольствием практически не улучшилось. Где же выход? Дело упиралось в общее состояние экономики. И на первый план выходила необходимость установить разумные пропорции между гражданским и военным сектором.

«Кадры решают все»

Сказать, что отчетно-выборная кампания перед XXVII съездом отличалась от прежних, не могу. Правда, кое-где появились робкие признаки начавшегося раскрепощения сознания. Коммунисты, вопреки стараниям аппаратчиков, начали проваливать навязываемых им руководителей, избирать тех, кто был им по душе. «Работяги» стали посмелее высказываться. Но в основном все катилось по наезженной колее. Партия действовала прежними методами, жила по установленным десятилетиями писаным и неписаным правилам.

Было ребячеством думать о переменах в обществе, не меняя ничего наверху. Для части членов Политбюро апрельский Пленум — это уже другая эпоха, в которой они не могли найти себя. Выступить в поддержку нового курса их побудило чувство самосохранения. Ну а рассчитывать на возможность реализации с ними новых задач не приходилось. Этим была продиктована замена Тихонова на посту Председателя Совета Министров СССР Рыжковым. Председателя Госплана Байбакова сменил Талызин; Нуриева, отвечающего за АПК, — Мурахов-ский; Смирнова, ведающего оборонным комплексом, — Маслюков. Министром МВД вместо Федорчука стал Власов, до этого работавший первым секретарем Ростовского обкома партии.

После апрельского Пленума некоторые члены Политбюро стали высказывать мнение о целесообразности совмещения постов Генерального секретаря и Председателя Президиума Верховного Совета, как это было при Брежневе, Андропове, Черненко [7] . С этим я не согласился. Во-первых, для меня было далеко не безразлично, как это будет воспринято обществом. Во-вторых, на таком масштабном и ответственном развороте не хотел дополнительных нагрузок, которые отвлекали бы внимание, время и силы. Наконец, в тот момент было важным произвести замену министра иностранных дел, и я не видел иного варианта, как выдвижение Громыко на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Крупный политик и дипломат, умудренный опытом человек, — словом, личность незаурядная. Он стремился к контактам со мной, подчеркивая готовность лояльно сотрудничать.

Правда, Громыко рассчитывал сохранить за собой монопольное влияние на сферу внешней политики. Но уже скоро убедился, что это для меня неприемлемо. Как он реагировал? Спокойно. Умения адаптироваться к ситуации ему было не занимать, в этом состоял его талант, секрет непотопляемости.

Почему надо было менять министра иностранных дел? Предстояло радикально реформировать внешнюю политику, и ясно было, что это затронет многочисленных наших партнеров в международных делах — и союзников, и нейтралов, и противников, с которыми надо было искать формулу примирения. Крутой поворот в этой сфере был невозможен без обновления во внешнеполитическом ведомстве. Для Громыко такая задача была уже не по силам.

Впрочем, мое предложение было весьма почетным, и Андрей Андреевич принял его с удовольствием, рассматривая как достойную оценку своих заслуг перед Отечеством. Я никоим образом не изолировал его от участия в обсуждении вопросов внешней политики, как и внутренних проблем, напротив, считал ценной возможность обратиться к его памяти и опыту.

После нашего разговора с Громыко, о котором, кстати, никто до поры не знал, вопрос этот перешел в практическую плоскость. В итоге долгих размышлений я остановил свой выбор на Шеварднадзе.