Съезд закончился 6 марта. Не откладывая в долгий ящик, я пригласил секретарей ЦК и членов правительства для разговора о предстоящих делах. На первый план выходила задача децентрализации экономики, которая уже встречалась в штыки бюрократическим аппаратом. Признаки непонимания и недовольства я уловил и в самом «верхнем эшелоне» партийно-государственного руководства. Многие тогда примеривали к себе грядущие перемены, задумывались, к чему приведет ликвидация излишних звеньев аппарата, борьба с громоздкостью и параллелизмом в деятельности управленческих структур. Но меня вдохновляла позиция руководителей хозяйственных организаций, предприятий.

После съезда я встретился с редакторами газет, руководителями телевидения, творческих организаций — эти контакты стали регулярными. Но больше всего меня интересовало, что делается в трудовых коллективах, как люди восприняли решения съезда, как действуют кадры. В начале апреля я отправился в Куйбышев, ныне Самару. Выбор был связан с тем, что в этом регионе сосредоточена крупная промышленность: авиационная, химическая, металлургическая. Область располагает крупным сельским хозяйством и пищевой промышленностью. Куда же еще ехать! И, конечно, в Тольятти, на знаменитый ВАЗ, флагман советского машиностроения.

Три дня заняла поездка. Первое ощущение — будто машина времени вернула меня ровно на год назад. Секретари обкома, горкомов все так же зыркали на подчиненных, определяя «допустимую» меру общения генсека с народом. Жестом останавливали людей, рвавшихся к откровенной беседе, или пресекали ненужные, на их взгляд, разговоры. Мое желание выяснить истинное положение дел явно не устраивало местных начальников. Беседы напрямую с людьми настолько выводили некоторых из равновесия, что они пытались бестактно вмешиваться. Приходилось публично осаживать, говоря, что в данный момент меня интересует беседа не с ними. И я видел, как начальственные шеи и лица багровели, наливаясь кровью от обиды и негодования.

Порадовали меня автозаводцы своим стремлением освоить новые методы хозяйствования — им, кажется, это удается лучше других. В то время успешно осуществлялась программа модернизации местным металлургическим заводом. Опыт этих предприятий показывал, что пришло время для расторопных и предприимчивых людей.

Но таких было раз, два и обчелся. В остальном — все по-старому. Типичная для того времени картина: огромное желание перемен у людей и равнодушие руководящих кадров. Настоящая обломовщина. Я задавал себе вопрос: в чем причина, не приемлют перемен или не способны на них? Конечно, многое зависит от союзных и республиканских верхов, но ведь и то, что можно сделать на месте, не делается.

Ничего утешительного не услышал я и от своих коллег, побывавших в других районах страны. Все идет по инерции, «сцепления» политики перестройки с жизнью городов и предприятий пока не видно — таков был общий приговор. Идет поток писем в ЦК, и большая их часть наполнена тревогой по поводу бездействия местных властей. Мой земляк со Ставрополья с горечью сообщал: на днях пошел к директору совхоза с планами улучшения производства, а тот его выставил из кабинета: не суйся не в свое дело. «Вот так, оказывается, и после съезда — это не мое дело». Тогда же пришло письмо из Горького от бывшего соученика по МГУ Василия Мишина — теперь доктора философских наук, заведующего кафедрой: «Имей в виду, Михаил, в Горьком ничего не происходит, ни — че — го!»

На заседании Политбюро 24 апреля вели разговор о причинах пробуксовки перестройки. Констатировали — дело упирается в гигантский партийно-государственный аппарат, который, подобно плотине, лег на пути реформ. В мае 1985-го я говорил, что мы даем всем шанс перестроиться и честно занять позицию, прошедшее время убедило в необходимости более жесткого подхода к кадрам, ибо речь уже шла не только о недопонимании или неумении, а о прямом саботаже. Внимание коллег я обратил на одну из публикаций, содержание которой перекликалось с темой нашего разговора: «Хрущеву шею сломал аппарат, и сейчас будет то же самое».

А через два дня мы испытали потрясение, надолго отодвинувшее на второй план все замыслы.

Чернобыль

Авария на Чернобыльской атомной электростанции явилась самым наглядным и страшным свидетельством не только изношенности нашей техники, но и исчерпанности возможностей прежней системы. Вместе с тем — такова ирония истории — она тяжелейшим образом отозвалась на начатых нами реформах, буквально выбила страну из колеи.

Теперь мы знаем, какие масштабы приняла трагедия, сколько еще нужно сделать для людей, потерявших здоровье, лишившихся крова.

Случилось это в ночь с пятницы 25-го на субботу 26 апреля, в 01 час 25 минут, когда на рабочем месте оставалась только дежурная смена и те, кто проводил эксперимент — испытание турбогенератора во время запланированной остановки реактора на четвертом блоке. Информация об аварии на АЭС поступила в Москву под утро 26-го. Она прошла по линии Министерства среднего машиностроения, была доложена Рыжкову, а он сообщил мне. В тот же день я собрал членов Политбюро, сообщение сделал Долгих, занимавшийся этими вопросами. Его информация носила довольно общий характер, не давала представления о масштабах опасности. Было принято решение немедленно направить на место аварии правительственную комиссию во главе с заместителем Председателя Совета Министров Борисом Евдокимовичем Щербиной. В комиссию вошли специалисты по атомным электростанциям, медики, радиологи, осуществлявшие контроль за средой. Вечером 26 апреля она была на месте. В Чернобыль спешно прибыли ученые из Академии наук СССР и Украинской Академии наук.