Однако партийное руководство в целом обнаружило неспособность решать накопившиеся общественные проблемы демократическим путем. Синдром 68-го года привел, по существу, к тем методам насилия, с какими бесславно ушел со сцены режим Новотного в 1967 году. И тогда по указанию сверху полиция избивала студентов, но сходство ситуаций этим и ограничивалось. На исходе 80-х годов иными стали восточноевропейские страны, и прежде всего Советский Союз, отказавшийся играть роль «социалистического надзирателя и жандарма». Это к тому времени уже доказали события в Польше, Венгрии, ГДР. Ни для кого не осталось незамеченным, что советские войска, находившиеся в этих странах в соответствии с международными договорами и соглашениями, не вмешивались во внутренние дела. Естественно, Чехословакия не могла быть исключением.

Волны протестов против расправы со студенческой демонстрацией распространились по всей Чехословакии и привели к власти новые общественные силы, новых людей, группировавшихся вокруг Вацлава Гавела. Он стал последним президентом чехословацкой федерации. Густав Гусак, здоровье и силы которого были на исходе, ушел в отставку сразу же после сформирования правительства национального согласия во главе с М.Чалфой. Переход власти осуществился с соблюдением конституционного порядка и парламентских процедур. В «бархатной революции» нашли выражение политическая культура и вековые демократические традиции народов Чехословакии.

Трубка мира

К чести Гавела стоит отметить, что он выступал за правовое государство и политический плюрализм, находясь не только в оппозиции, но и оказавшись в Пражском граде. Так, он высказался против предложений о запрете компартии. «Цивилизованное государство, — заявил президент, — не может запретить компартию, КПЧ не имеет сегодня в своей идеологии постулатов насилия и расизма».

В условиях радикальных перемен, бурно протекавших во всей Восточной Европе, руководители Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши и Советского Союза, собравшись в декабре 1989 года в Москве, заявили, что ввод войск этих стран в Чехословакию явился вмешательством во внутренние дела суверенной страны и должен быть осужден. Было признано, что эти неправомерные действия прервали процесс демократического обновления и имели долговременные отрицательные последствия.

Все эти события и политические шаги, казавшиеся нашим (и не только нашим) фундаменталистам едва ли не концом света, очищали отношения с Чехословакией от груза прошлого и открывали возможности для равноправных и взаимовыгодных связей. Чехословацкое руководство понимало это, в чем я убедился в ходе встреч с президентом Вацлавом Гавелом. Наиболее обстоятельно нам удалось побеседовать во время его официального визита в Советский Союз в феврале 1990 года. Тогда он преподнес мне небольшой сувенир — трубку мира, которую раскуривают индейцы в знак установления добрососедства.

Делясь своими политическими намерениями, президент говорил, что неверно изображать дело так, будто Гавел пытается вернуть страну к капитализму, травит коммунистов:

— Ничего подобного, мы возвращаемся к нормальному демократическому плюрализму и не собираемся возвращать фабрики их бывшим собственникам. У нас будут все формы собственности, смешанная экономика и нормальный рынок.

— В таком случае, — заметил я, — наши представления о перестройке экономики совпадают.

— Если в советской печати появится утверждение, что я ликвидирую социализм, это будет неправдой, — продолжал Гавел. — Дело в том, что само слово «социализм» скомпрометировано у нас в Чехословакии как символ беспорядка и безответственности навязанного извне режима. Поэтому оно утратило свое первоначальное значение.

Здесь я заметил, что Гавел получил отнюдь не самое плохое наследство: за ряд последних десятилетий в ЧССР было создано немало положительного и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в социальной сфере.

— В памяти наших народов, — заявил Гавел, — сохраняется вклад Советского Союза в освобождение большей части нашей страны во время Второй мировой войны. И даже все плохое, что было потом, включая оккупацию 1968 года, не изгладило этого из народной памяти. Когда наши люди прочитают Декларацию, которую мы с вами подпишем, они оценят все: ведь за ряд лет они научились читать между строк и поймут, что над старыми колониальными отношениями поставлена точка.

Мне опять пришлось возразить, попросив президента не приписывать нам колониального отношения к Чехословакии.

— Этого я не приму.

— Хорошо, — сказал Гавел, — поищу другое слово.

— Вот это другое дело, тем более что вы — мастер слова, у вас большие литературные способности, — поддержал я его обязательство.

Не все было плохо в наших отношениях, и я высказался за то, что к прошлому надо отнестись реалистически, отказаться от того, что не отвечало принципам равноправия, сохранить позитивное. Мы обменивались результатами труда наших народов, были взаимополезные связи ученых, деятелей культуры, сотен тысяч простых людей. Эти связи, контакты строились в основном на здоровой человеческой основе.

Декларация, подписанная нами, оказалась короткой, без парадных фраз, но содержательной и вполне корректной для обеих сторон.

Гавел просил ускорить вывод советских войск из Чехословакии. Пришли к взаимопониманию и по этому острому для обеих сторон вопросу.

Очень близким было наше видение новой системы европейской безопасности, которая могла бы стать своего рода преемницей Варшавского Договора и НАТО.

Переговоры с Гавелом прошли успешно, мы нашли общий язык, а главное — навели новые мосты для продолжения нормального, здорового сотрудничества между нашими странами.