Я не знала о планах нового правительства восстановить Великую Стену в качестве объекта национальной безопасности. Поначалу мне даже было неизвестно, что я стала частью этой программы. В те дни тут было слишком много разных людей. Местные диалекты звучали для меня как птичий щебет и были столь же понятны.

Я прибыла сюда ночью и, кроме факелов и света фар разбитых автомобилей, ничего не увидела. Я девять дней добиралась на место, очень устала и была напугана. Поначалу я даже не поняла, где оказалась, и радовалась уже тому, что бродившие вокруг тени оказались людьми. Не знаю, сколько я там простояла, пока меня не заметил кто-то из рабочей команды. Он подбежал ко мне и что-то оживленно защебетал. Я попыталась объяснить ему, что не понимаю. Он разозлился, указал на то, что выглядело как стройка, тянувшаяся слева направо и уходящая далеко в темноту. Я снова покачала головой, показала на уши и пожала плечами, как дурочка. Он сердито вздохнул и протянул ко мне руку. Я увидела, что он держит кирпич, и подумала, что он хочет меня ударить. Я попятилась. Но он сунул кирпич мне в руки, жестами показал на стройку и подтолкнул меня в спину.

Я оказалась на расстоянии вытянутой руки от другого рабочего, который тут же вырвал кирпич из моих рук. Этот мужчина был родом из Тайюаня, и я его понимала.

— Какого хрена ты ждешь? — закричал он на меня. — Нам нужно еще! Давай! Давай!

Так меня „наняли“ на работу по восстановлению Великой Китайской стены.

[Лю Хуафенг показывает рукой на бетонный бортик.]

Поначалу все выглядело совсем не так. То, что вы видите сейчас, — это более поздние обновления по стандартам послевоенного времени. А тогда у нас не было таких материалов. Большая часть уцелевшей инфраструктуры оказалась по другую сторону стены.

— По южную сторону?

Да, раньше там было безопасно, по ту сторону Стены… Все стены, от династии Ся до династии Мин, были построены, чтобы защищать. Стена была границей между богатыми и бедными, между процветанием Юга и варварством Севера. Даже сейчас большая часть пахотных земель, фабрики, дороги, железнодорожные станции, взлетные полосы — почти все, что нам необходимо для выполнения грандиозной задачи, оказалось по ту сторону.

— Я слышал, что во время эвакуации часть производственного оборудования была переправлена на север.

Только то, что можно было унести с собой, и только то, что было в непосредственной близости от места стройки. Не дальше, скажем, двадцати километров от линии ведения боев. Мы не приближались к изолированным зонам на зараженной территории.

Самые ценные ресурсы мы добывали в ближайших городах, и это были строительные материалы, из которых города и состояли: дерево, металл, шлакобетон, кирпич. Довольно часто попадались кирпичи, когда-то извлеченные из старой стены и унесенные в город. Пиломатериалами нас снабжала Великая зеленая стена, [12] но мы использовали и мебель, и брошенные машины. Даже песок под ногами мы смешивали с гравием для засыпки или плавили для стеклянных блоков.

— Стеклянных?

Больших, таких вот… [Она рисует в воздухе квадрат двадцати сантиметров в длину, высоту и ширину.] Идея принадлежала инженеру из Шицзячжуана. До войны он владел стекольной фабрикой и подумал, что если самыми доступными ресурсами являются уголь и песок, то почему бы не воспользоваться ими? Огромную плавильню устроили едва ли не за сутки, и в результате у нас появились тысячи больших кирпичей. Они были толстыми и тяжелыми, непробиваемыми для мягких кулаков зомби. „Сильнее плоти“, — говорили мы тогда, и, к сожалению, острее плоти — иногда помощники плавильщика забывали стесать песком углы, прежде чем погрузить кирпичи для стройки.

[Лю Хуафенг снимает руку с рукояти меча. Пальцы остаются скрюченными, как когти. Глубокий белый шрам тянется через всю ладонь.]

Я не знала, что нужно оборачивать руки. Ладонь прорезало до кости, повредило нервы. Странно, что я не умерла от инфекции. Многие тогда умирали.

Это было жуткое, исступленное выживание. Мы знали, что с каждым днем южные орды подбираются все ближе и что каждая секунда промедления может обернуться катастрофой. Мы спали прямо там, где работали. Мы ели там же, мы испражнялись, не сходя с места. Дети — Ночные Песчаные Волчата — подбегали к нам с ведрами и ждали, когда мы закончим свое дело, или подбирали экскременты с земли. Мы работали, как звери, и жили, как звери. Во сне я видела тысячи лиц, рядом с которыми трудилась и которых не узнавала. У нас не было времени на знакомства и разговоры. Общались мы разве что с помощью жестов и хрюканья. Во сне я пыталась поговорить с теми, кто стоял рядом, узнать их имена и истории. Я слышала, что сны бывают только черно-белыми. Возможно, так оно и есть, возможно, другие цвета я увидела наяву, но я помню светлые кончики волос когда-то крашеной девушки и грязный розовый купальник на старике в порванной шелковой пижаме. Я вижу их лица каждую ночь — одни только лица погибших.

Погибли многие. Порой тот, кто работал рядом, опускался на землю, чтобы перевести дыхание, и больше уже не вставал. У нас было то, что можно с натяжкой назвать „скорой помощью“, санитары и носильщики. Но они мало что могли сделать, разве что отнести пострадавших в медпункт. Да и то далеко не всегда. Я помню их страдания, и вина терзает меня каждый день.

— Вина?

Они садились или ложились у ног… а мы знали, что не можем прекратить работу, — не можем позволить себе даже сострадания, нескольких теплых слов, чтобы подбодрить их до прибытия медиков. Мы знали, что они хотят лишь одного, того же, что и все мы — воды. Вода ценилась в этой части провинции на вес золота, и почти весь ее запас мы расходовали на строительные растворы. Людям выдавали полчашки в день. Свою воду я носила в пластиковой бутылке на шее. Всем был отдан четкий приказ не делиться рационом с больными и ранеными. Наша работоспособность была важнее. Я понимала, что это логично, но видеть чье-то изломанное тело между щебенкой и инструментами, знать, что этот кто-то молит небо о единственной милости — глотке воды…

Каждый раз, утоляя жажду, я вспоминаю о них и чувствую вину. Особенно за то, что, когда пришло мое время умирать, я совершенно случайно оказалась неподалеку от медпункта. В тот день я была частью живого конвейера, передававшего стекло. Я работала у стены меньше двух месяцев, была истощена, меня лихорадило, и весила я меньше кирпичей, которые мы передавали из рук в руки. Потянувшись за очередным кирпичом, я споткнулась и упала лицом вперед, выбила передние зубы и почувствовала во рту вкус крови. Тогда я закрыла глаза и подумала: „Настал мой час“.Я была готова. Я хотела, чтобы это закончилось. И не случись санитаров поблизости, мое желание могло бы исполниться.