Он прислал геодезистов, и они сделали разбивку трассы. Сложность состояла в том, что водопровод из чугунных труб диаметром 300 мм пересекал железнодорожную ветку, по которой почти непрерывно сновали маневровые «кукушки», увозя готовую продукцию и доставляя сырье в цехи. Новый цех уже выпускал продукцию — к нему был подведен временный стальной трубопровод прямо по поверхности земли. Второй сложностью были грунтовые воды: водопровод укладывался на глубине 4–6 метров, что диктовалось проходом водопровода под полотном железной дороги. Сроки строительства постоянного водопровода были весьма жесткие.

На следующий день Серкин на планерке познакомил меня с командиром строительной роты, узбеком по национальности. Тот пообещал начать работу на участке через час. Колонной по четыре пришла строительная рота с лопатами на плечах. Солдаты выглядели весьма непривлекательно — грязные, небритые, истощенные узбеки. Они почти не понимали или совсем не понимали по-русски.

Вместе с командиром роты мы начали расставлять солдат вдоль трассы, отмеряя каждому участок соответствующей длины. Траншея под водопровод при такой большой глубине должна копаться с откосами, но это значительно увеличивает объем разрабатываемого грунта. Серкин решил копать на всю глубину шириной один метр с креплением стенок траншеи и с переброской грунта с глубины по полкам. Работы начались. Но как работали! Еле-еле, без интереса и энтузиазма. Меня поразила леность не отдельных солдат — это бывает в любых коллективах, а всеобщая апатия.

Я разговорился с командиром роты, и он рассказал то, что сразу заставило меня по-иному взглянуть на общую массу солдат. Узбеки были оторваны от родных мест, которых они никогда не покидали, не видели городов, не знали иной жизни, кроме как в пределах родного аула. Дома они питались пресными лепешками, и черный непропеченный ржаной хлеб вызвал у них массовые желудочные заболевания. Непривычны они были и к другой нашей пище. Работа была тяжелая, тоже им непривычная, как и совершенно непривычными были условия жизни.

На рытье траншеи и котлованов под колодцы производительность была очень низкой. От меня требовали выполнения норм выработки и сроков выполнения работ по графику, а я требовал от солдат строительной роты и от командира роты…

1 Мая состоялась демонстрация, а вечером были массовые гулянья в городском парке на берегу Томи. Местные жители переезжали на лодках на левый берег реки, поднимались на крутые, прогретые солнцем зеленые скаты горы, поросшей хвойным лесом, рассаживались на траву живописными группами. Оттуда долетали песни, смех.

Я стоял у высокого обрыва реки в парке и с восхищением смотрел на лесистые горы через реку, на быстрое течение Томи, на трудную и опасную переправу в лодчонках семей и молодежи на тот берег, на изредка проплывающие льдины. Было тепло и солнечно. Все мои друзья собрались в компании с бутылками и свертками с закуской.

— А вы почему один? — неожиданно услыхал я позади себя. Я обернулся: возле меня стояло само солнце. Пышные кудрявые светлые волосы пронизывали солнечные лучи, и они казались сверкающей короной вокруг изящного личика. Голубые глаза через длинные ресницы смотрели на меня с интересом, а улыбающиеся аккуратные губки не могли скрыть смущения. Одетая в белое газовое платье, девушка, казалось, вся излучала свет. Я мельком видел ее в нашей конторе. Тогда все мое внимание было направлено на оформление документов, а сейчас она стояла передо мной, похожая на актрису Людмилу Целиковскую.

— Да вот, любуюсь вашей Сибирью, рекой Томью.

— В такой день надо любоваться не Томью, а Томой, — рассмеялась она.

— Томы у меня нет, а Томь — рядом.

Мы разговорились и познакомились. Галя Морозова работала, как выяснилось, в нашей конторе табельщицей, жила с мамой в новом городе. Они приехали, как и мы, из Каменска. Мы бродили по саду, играл духовой оркестр. У эстрады висела афиша, что сегодня выступает эстрадный оркестр, и я предложил Гале пойти на концерт. Она с удовольствием согласилась. Я приобрел билеты в кассе, и мы поехали ко мне в общежитие перекусить. Галя наотрез отказалась идти в мужское общежитие, сказала, чтобы я шел один, поел, а она подождет в скверике. Тут уж я наотрез отказался идти без нее. Все-таки мы пришли ко мне в комнату, я выложил на стол все, что было у нас съестного, краснея от бедности стола для такой Золушки. Зато концерт был сказочным, его сильнейшее эмоциональное воздействие усиливалось таким катализатором, как Галя. Она казалась мне в окружающей обстановке и мире звуков почти нереальной.

Это сейчас нашу эмоциональную жизнь заглушает лавина звуков бесчисленных эстрадных ансамблей, отечественных и зарубежных, и человек ищет тишины. Тогда музыку слышали редко, и она была желанной, как глоток воды в знойной пустыне.

Не скажу, чтобы я был храбрым в общении с девушками, особенно с теми, которые мне нравились. На удивление себе с Галей я чувствовал себя раскованно, болтал без умолку, так как любой разговор с интересом поддерживался, вызывая инициативу у собеседника. Обмениваясь впечатлениями от концерта, мы бродили по аллеям парка, невольно или вольно оттягивая минуту расставания.

На трамвайной остановке мы долго ожидали трамвай, пока кто-то не сказал нам, что трамваи уже не ходят. Вот это да! Значит, нам предстояло шагать около пяти километров, а мне все десять. У Гали были в городе знакомые девушки-подруги, но мама сойдет с ума. И так она, наверное, уже мечется дома в ожидании дочери и в мыслях видит одну картину страшнее другой!

Ночь стояла темная. Я снял свой пиджак, набросил на девичьи плечи, и мы споро зашагали навстречу огням завода и рабочего поселка. Лишь немногие окна светились в домах, в том числе и в квартире Гали на первом этаже. Галя сказала, что постучит в окно, чтобы успокоить маму, а после проводит меня за поселок.