Шрифт:
«Что же я наделала? — подумала она. — Выходит, Наташа ни в чём не виновата, а виновата я… Как я могла так поступить? С первого класса Наташу знаю… и вдруг, ни в чём не разобравшись, сразу оттолкнула её. И не только оттолкнула, но и наговорила на неё Майе… Может, и ещё кто нас слышал… Что же мне теперь делать?»
И Вера решила: «В колхозе, конечно, не место для объяснений, а как вернусь в лагерь, тут же извинюсь перед ней. И Майе скажу, что зря так о ней думала».
Весь день — и на прополке клубники, и даже в колхозной столовой, и потом, по дороге в лагерь — Вера думала, как ей подойти к Наташе и начать разговор. Ох как это трудно — признать себя виновной!
Придя в лагерь, Вера даже заколебалась: «Может быть, и не надо затевать этот разговор? Ведь Наташа ничего не знает, значит, я с ней и так могу помириться, без извинения. Разговорюсь как-нибудь, вот и всё. А Майе, наверное, всё равно, какая Наташа. Ведь не подруга же она ей».
Вера взвесила эти два, как ей показалось, очень убедительных довода и решила промолчать. Но на вечерней линейке, после того как старшая вожатая объявила ребятам благодарность колхоза, её новый план рухнул.
— Завтра у нас будут выборы председателей советов отрядов, — сказала старшая вожатая. — Подумайте, кого вы хотите избрать.
«Наташу», — тотчас решила Вера, но осеклась — как же она предложит выбрать Наташу, когда сама отговаривала Майю дружить с ней?
Теперь уже нельзя было не сознаваться.
Вера прошлась по дорожке возле их домика, вздохнула и решительно направилась в спальню. Присев на краешек кровати, она посмотрела на подруг, обступивших Наташу, и подумала: «Подожду немного. Наговорятся, лягут спать, тогда и скажу».
И вот горнист проиграл отбой. И уставшие за день девочки одна за другой умолкли. В спальне наступила тишина.
«Пора, а то будет поздно, уснёт…» — сказала себе Вера и приподнялась на кровати. Наташа тоже не спала и смотрела в её сторону. Вера тут же уткнулась головой в подушку.
«Что же я не говорю? Говори же! — лихорадочно убеждала себя Вера. — Всего несколько слов, и всё будет в порядке».
Но как, оказывается, трудно иногда произнести эти несколько слов. Вера почувствовала, что решимость покидает её. «Теперь я уже ничего не скажу, — растерянно думала она, — сразу не сказала, а теперь ни за что… Да и спит уже она…»
И чтобы убедить себя в том, что Наташа действительно спит, Вера еле слышно спросила:
— Ты спишь… Наташа?
— Нет ещё, — раздалось в ответ.
— Не спишь?! — испуганно переспросила Вера и услышала, как застучало у неё сердце.
— Ты что? — спросила Наташа уже сонным голосом.
«Уснёт, сейчас уснёт», — заволновалась Вера и умоляюще попросила:
— Не спи, пожалуйста, мне надо сказать тебе очень важное…
— Что? — нетерпеливо спросила Наташа.
Вера перевела дыхание и, словно прыгнув в ледяную воду, проговорила:
— Это я… я во всём виновата… подумала, будто ты обманула меня с билетами… не разобралась и обиделась… даже Майе на тебя наговорила… А сегодня Эдик мне всё рассказал… Я так рада, Наташка, так рада… извини меня… — Вера замолчала и прислонилась к подушке горячей щекой. Но тут же она почувствовала, как вместе с жаром покидает её и тот невидимый груз, который давил её все эти дни.
В спальне стало совсем темно. Вера не смотрела в сторону Наташиной кровати, но она была уверена, что её подружка улыбается. И Вера ответила ей такой же счастливой улыбкой.
НОВАЯ ДОРОЖКА
Этим летом Андрюша не поехал в пионерский лагерь, поселился на даче у папиной сестры — тёти Клавы. Тётина дача стояла в конце посёлка. За ней через дорогу начинался сосновый бор. Лес этот прозвали певчим, потому что в нём никогда не умолкало пение птиц. Словно тысячи маленьких скрипок звучали вместе, и каждая исполняла свою чудесную мелодию.
А в саду тёти Клавы птиц почти не было. Разве что воробьи, которые только и делали, что трещали, точно они были не воробьи, а сороки.
Возвратились как-то Андрюша и Костик, сын тёти Клавы, с речки домой и видят: сидит на кусте жасмина, который растёт у самой дорожки, воробей, да такой худенький, что даже клюв у него вытянулся и стал похож на нос Буратино.
— Надоели мне эти чирикалки! Сейчас я его прогоню, — сказал Костик и поднял с дорожки комок земли.
Но тут воробей открыл клюв и так удивительно защёлкал, что у Костика от неожиданности комок земли из рук выпал.
— Это же соловей! — прошептал Андрюша.