— Накипь?

— Наоборот, — парень покачал головой. Все встало на место: жидкость прекращала течь в радиаторе.

— Отличное средство. Пять шиллингов флакон.

Я понял, что сейчас будут делать бизнес на мне.

— Увы, некуда вливать, — улыбнулся я.

— Мне тоже, — усмехнулся понимающе парень и запустил мотор.

Следующую остановку я сделал у телефонной будки. Набрав номер, долго ждал, пока ответят. Наконец услышал хрипловатый баритон Патрика — голос его я знал хорошо, хотя самого Патрика никогда в глаза не видел.

— Слушаю вас, — как мне показалось, несколько раздраженно произнес Патрик.

«Спал, наверное», — подумал я.

— Будьте добры мисс Маргарет Джеймс.

— Ее нет дома, — неожиданно тепло и обрадованно ответила трубка. — Что передать?

— Ничего.

— Она будет в пять.

— Спасибо.

Я повесил трубку.

Все в порядке. В пять вечера Патрик вынет очередную почту из тайника. На этот раз там будут имена двух гитлеровских ученых, которые ведут сейчас в Англии разработку бактериологического оружия, ну и еще кое-какие документы, на опубликовании которых военное министерство Англии вряд ли стало бы настаивать.

Дождь перестал так же незаметно, как и начался. Но по-прежнему было зябко и сыро, и асфальт еще долго хранил лужи, и в них отражалось серое мокрое небо и серые мокрые стены домов, впитавшие в себя по меньшей мере двухвековую копоть традиционных каминов.

Потом я оказался в районе великолепного Риджент-Парка, районе богатых особняков с неизменным зеленым бобриком газонов, кружевом чугунных оград и присыпанными песком дорожками. До «Белого дома» отсюда было рукой подать.

Как всегда после долгого дождя, тонко и свежо пахло травой. Из маленького ресторанчика на углу — он только что открыл двери — несся запах жареного на углях мяса. Я почувствовал, что голоден и что давно пора обедать.

И прибавил шаг.

Обедал я обычно дома, как и полагалось живущему на небольшие сбережения студенту.

Продукты покупал в магазине самообслуживания в десяти минутах ходьбы от «Белого дома», хотя там была весьма респектабельная лавка, рассчитанная на самый прихотливый вкус заморских постояльцев «Белого дома» и не уступавшая лучшим лондонским гастрономическим магазинам. Но, как и большинство жителей дома, я пользовался ею только в крайних случаях, так как цены были процентов на тридцать выше, чем в обычных магазинах. В моей кухне, несмотря на ее крохотные размеры, был холодильник, ловко устроенный под раковиной, так что я мог запасать себе продукты сразу на несколько дней.

А так как готовить самому себе было чрезвычайно нудно, а времени на кухонные дела всегда было жалко, то я в основном пробавлялся консервами, полуфабрикатами и концентратами, добавляя к ним свежие овощи.

В магазине в этот час было пусто. Одетая в голубой халатик хорошенькая продавщица, профессионально улыбнувшись, подала мне металлическую корзинку, которую я тут же набил доверху нарядными, словно детские игрушки, банками консервов и концентратов. Не переставая механически улыбаться, девушка ловко упаковала все в один пакет.

В вестибюле «Белого дома» меня ждала новость — на черной грифельной доске, над креслом портье, в квадрате, где отмечались сообщения для жителей восьмого этажа, переданные по телефону в их отсутствие, значился номер 844 — какое-то известие ждало меня в конторке. Одетый в зеленую униформу, слегка напоминавшую тесно сшитый фрак, портье с благородным лицом джентльмена с рекламы дорогих сигар — вид его призван был вызывать максимальное доверие — молча протянул мне записку, на которой красивым и крупным почерком было написано: «12.15. Звонила мисс Пауэлл из Королевской заморской лиги».

— Благодарю, — сказал я. — И это все?

— К сожалению, — с почти искренним сочувствием развел руками джентльмен с сигарной рекламы. — Больше ничем порадовать не могу...

Все квартиры «Белого дома» одинаковы. Почти одинаковы. Расположенные вдоль длинных, освещенных лампами дневного света коридоров, они всегда вызывали в моей памяти океанский лайнер, в проходы которого тоже никогда не попадает настоящий дневной свет, а двери кают мелькают так же часто.

Квартира номер 844, где я жил, находилась на девятом этаже. Но в Англии, как и в других странах Западной Европы, первый этаж считается цокольным, а счет идет со второго. Поэтому по-английски считалось, что я живу на восьмом этаже. Я вошел в довольно просторный коридор. Сразу за дверью, справа, была кухня, за ней — ванная, а в конце коридора — жилая комната. Ее двенадцать квадратных метров, благодаря удачно подобранной обстановке, не казались такими уж тесными. В одну из стен был встроен шкаф. В него свободно уместился весь гардероб, чемоданы, фотопринадлежности и всякие мелочи. У боковой стены стояла кушетка, которая ночью превращалась в кровать. В углу у окна блестел полировкой небольшой комод, на который я водрузил необходимый в моей работе мощный радиоприемник. Раскладывающийся столик у окна, если были гости, можно было легко передвинуть в любую часть комнаты. Другой угол у окна занимало кресло. Еще там был маленький секретер со стулом. Вот и все «содержимое» квартиры. Да еще невысокое, но зато очень широкое окно с плотными шторами, из которого открывался великолепный вид на Лондон.

Я вспомнил, что должен позвонить в лигу.

Набрав знакомый номер, слышу энергичный голос мисс Пауэлл.

— Алло, Элизабет, — говорю я.

— Привет, Гордон! Как живешь? Тебе передали, что я звонила?

— Да, только что. У меня все «о'кей». А как ты?

— Спасибо, ничего. Ты свободен завтра вечером?

— Смотря для чего.

— Есть пропуск в королевскую ложу в Альберт-Холл. Хочешь пойти?

— А что там будет?

— Концерт знаменитого русского скрипача с невозможной фамилией. Что-то вроде Острич («страус» по-английски)... Так пойдешь?