Шрифт:
— Чё ж те спеть?
— Что знаешь.
Она сцепляла руки на коленях и пела куда-то в сторону, будто перед ней никого не было:
— Брала, брала ягодку, Земляниченьку. Наколола ноженьку На шипиченьку. Болить, болить ноженька, Да не больно. Любил парень девушку, Да не долго. Недолго, немало — Всего годочка три. На четвертый годик Дите родилось…Катя опускала голову и неприметно глядела на Андрея, словно старалась прочесть в глазах сотника ответ на свой невысказанный вопрос.
— Посадила в лодочку, Приказала плыть: «Плыви, плыви, лодочка, Тише за волной». Поймал эту лодочку Парень молодой. Собирал он девушек Со всех городов: «Признавайтесь, девушки, Чье это дите?»…Катя делала долгую паузу, на лоб ее набегали морщинки, а глаза туманились. И она заканчивала песню почти шепотом:
— Разбитную Машу На расстрел ведуть…Внезапно вскидывала голову, бойко избоченивалась и пела, точно дразнилась:
— Болить сердце, ноеть грудь. Пожалейте кто-нибудь! Пожалейте тятя с мамой, И еще какой-нибудь… Ты по саду не ходи, Не ломай акацию. И про тя, и про меня Пускають публикацию… То ли ты играешь — таешь, То ли я пою — таю. То ли ты меня бросаешь, То ли я кого люблю…И в эти минуты Андрей вдруг отчетливо понимал, что не зря все эти песенки и частушки, а в том дело, что болит у Кати душа и не верит она, будто счастье их может быть долгим. Вот кончится кутерьма, верно, считает женщина, и разойдутся они, разные люди, разным путем. Точно подтверждая его догадки, Кириллова пела:
— У меня на сердце есть Неизлечимая болесть. Доктору не излечить: Нас желають разлучить. Помираю, помираю, Застываеть ала кровь. Напишите на гробнице: Померла через любовь!Как всякая женщина, она иногда боялась переборщить в ласках и словах, опасаясь, как бы мужчина не принял эту привязанность за слабость и безволие, и круто меняла песню:
— Я одену кофту белу, Белую-пребелую. Я сначала завлеку, Потом измену сделаю…— Ну? — спрашивала она. — Нравится те?
— Грустно, — отвечал он. — Почему все песни про любовь такие? Ни одной я не слышал, чтоб чистое счастье, а так — больше горе и грусть.
— Какая любовь — такие и песни об ней.
Он говорил внезапно:
— Загрызут нас с тобой. Непременно.
Катя досадливо прерывала:
— Не трусь загодя.
Но, заметив, что на глаза ему набегают тени, бросала:
— Здесь и впрямь люд — пройдоха. Да и мы, чай, не шибко гладкие.
На одну минуту он вспомнил берега Невы, университет, пылкие споры о женщинах и любви. На ум пришли пессимистические страницы Шопенгауэра и Гартмана. То ли один из них, то ли оба утверждали, что любовь — это лишь выражение слепой воли к жизни, только призрак счастья, только инстинкт, делающий любовь орудием своей цели.
Стараясь избавиться от этой памяти, он вдруг предложил Кате:
— Почитать стихи? Их написал Баратынский. Ты слышала о нем?
— Нет.
Он стал читать:
— Не искушай меня без нужды Возвратом нежности твоей: Разочарованному чужды Все обольщенья прежних дней! Уж я не верю увереньям, Уж я не верую в любовь И не могу предаться вновь Раз изменившим сновиденьям! Слепой тоски моей не множь, Не заводи о прежнем слова И, друг заботливый, больного В его дремоте не тревожь! Я сплю, мне сладко усыпленье; Забудь бывалые мечты: В душе моей одно волненье, А не любовь пробудишь ты.Стихи произвели на женщину скверное впечатление. Глядя поверх Андрея, она сухо поинтересовалась:
— Ты пошто мне это читал?
Он отозвался растерянно:
— Не знаю… Не нравится?
Катя резко повернулась к Андрею, спросила, вздрагивая ресницами:
— Были у тя женщины? Раньше? До меня?
Андрей смутился, попытался отвернуться, и Катя, всплеснув руками и даже побелев, заключила:
— Конечно же, были! А я-то, дура, думала: меня любить…
— Я тебя и вправду люблю, Катенька.