Терпигорев и дежурный переглянулись, и Марин заметил, что своими словами он до крайности изумил обоих.

— Слово–о? — переспросил дежурный. — А чего оно стоит теперь, это слово?

— Я дворянин, — улыбнулся Марин. — Мое слово, слово дворянское — неизменно.

— Да будет вам, — лениво протянул Терпигорев. — Скольким мы вначале поверили и как за это поплатились? Дудки теперь! Советская власть отныне никому из вас не верит, поскольку все вы — белогвардейцы, дворяне и прочие — цепные кобели царизма. Ясно?

— А среди вас нет нечестных? — поинтересовался Марин. — Своим вы всем верите?

— Кончим дискуссию. Зотов, запри его пока в кладовку, а там поглядим.

Дежурный сверился с каким–то списком:

— В кладовку так в кладовку. Но там уже сидят три офицера.

— Потеснятся. Кстати, Зотов, ты доложил Рюну, что арестованные поступают ежедневно, а помещения для КПЗ у нас неприспособленные. Случится побег, кто будет в ответе?

— Сами и докладывайте.

— Ну и дурак. Случится побег, с дежурного спросят. Я тебе дело говорю, доложи. Он хоть усечет, что ты об деле болеешь. Понял? Давай ключи.

— Держите, — Зотов подал Терпигореву связку ключей и продолжал: — У меня к вам вопрос, товарищ комендант… — Зотов метнул на Марина странный взгляд. — Вы мне тут вещи Оноприенко сунули…

Марин напрягся. «Вот оно, сейчас все разъяснится…»

— Мыло, бритву, помазок, кусок рафинаду, денег сто рублей, — нудно перечислял Зотов. — Я опечатал, опись составил, а дальше что? Родным отправить?

Марину стало жарко, на лбу выступили крупные капли пота. Он сдерживал себя из последних сил. Перехватив взгляд Терпигорева, уловил недоумение и сказал, чтобы разрядить обстановку:

— Однако, жарко тут у вас, господа… Вы уж меня отправьте, а служебные ваши дела и в другое время решить можно.

— А вы нас не учите, — хмуро сказал Зотов, — мы про себя сами знаем.

— Это, во–первых, — поддержал Терпигорев, — а во–вторых, «господа» уже два года в земле гниют.

— А «товарищи»? — не удержался Марин.

— Ты же самая махровая контра, — удивленно протянул Терпигорев. — Мил человек, я тебе вот что скажу: по должности своей я вашего брата в расход вывожу лично, ты готовься, ваше благородие…

— «Высокоблагородие», — сказал Марин. — А этого Оноприенко или как бишь его!.. Вы тоже лично «вывели»?

— Лично, — сказал Терпигорев. — Пшел вперед…

Они двинулись по бесконечному длинному коридору. Глухо звучали шаги на каменных плитах пола, и стучало в висках, и навязчиво кружилось в мозгу, словно заезженная пластинка, несколько фраз, последних, перед самым расставанием сказанных Артузовым: «На вокзале тебя встретит Оноприенко, а если что… иди на явку. Там будут ждать… Ждать». Много ли нужно Рюну времени, чтобы Марин был осужден и расстрелян? Сутки, двое, трое… Итог все равно предрешен.

Открылась и закрылась еще одна дверь, и они оказались в небольшом квадратном дворе, замощенном булыгой. Сквозь неплотно пригнанные камни кое–где пробивалась по–осеннему пожухлая трава, вовсю распевали птицы, синело низкое, но странно бездонное небо. Марин запрокинул голову, зажмурился и глубоко вздохнул. Терпигорев заметил и сказал с иронией:

— Перед смертью не надышишься, ваше высокоблагородие.

Марин не успел ответить. За массивными, обитыми железом воротами послышался бешеный топот подков и грохот колес. Ворота распахнулись, часовые придержали створки, и во двор на всем скаку влетела чумацкая колымага с решетчатыми бортами. Двух взмыленных лошадей погонял парнишка лет восемнадцати, в буденовке, которая каким–то чудом держалась на его затылке. Парень осадил лошадей, сдернул буденовку и крикнул хрипло, с надрывом:

— Товарищи!

И Марин увидел, что в окнах особняка, который замыкал двор, появились люди. Потом они появились и во дворе, окружив колымагу плотным молчаливым кольцом. Только теперь Марин увидел, что колымага от борта до борта покрыта грязным брезентом, под которым топорщится что–то вроде дров. Возница сдернул брезент. Над собравшимися пронесся не то вздох, не то стон. Колымага была наполнена трупами — голыми, в потеках крови, со следами сабельных ударов и пулевых ранений. Нескольких женщин можно было отличить от остальных по длинным распущенным волосам.

Марин посмотрел на Терпигорева. Тот снял фуражку и нервным быстрым движением приглаживал на висках реденькие волосы. Заметил взгляд Марина, сказал:

— Торопись, офицер. Тебе теперь лучше уйти отсюда.

Когда за спиной громыхнула дверь со двора, Марин остановился и спросил:

— Кто эти люди… В колымаге?

— Ах ты, господи, — прищурился Терпигорев, — не допер, бедолага, образования не хватает? Наши, из ЧК… Были на задании. А вот ваши… Ваши, офицер, порубили их… Понял теперь?