Тадефи кивнула.

— А если он будет врать, — продолжила Бой-Баба, — то искусственная поджелудочная получит его сигналы и подумает, что в крови слишком много глюкозы. И произведет слишком много инсулина.

Она замерла. Посмотрела на обоих.

— И что тогда — кома?

Тадефи вновь кивнула:

— Смерть. А повышенное содержание инсулина в крови после смерти обнаружить невозможно. И все чисто.

— Ты понимаешь, что это значит? — Дядя Фима не сводил с нее глаз.

Бой-Баба подумала. Помотала головой.

Охранник наклонился над ней и произнес очень тихо, в самое ухо:

— Значит, это был не несчастный случай.

Бой-Баба открыла рот от изумления. Сидела в кровати, переводя взгляд с одного на другого.

— И вы решили, что это я? — наконец сказала она. — Поэтому и пришли? Так?

Тадефи накрыла ее руку своей:

— Мы ни одной минуты не думали, что это ты.

— Почему? — буркнула Бой-Баба. — Я же ввела ему этот чертов препарат.

— Я знаю, — подтвердил охранник. — И все это знают.

— Ну так как же… — пробормотала она.

— И я подумал, — дядя Фима запустил лапищу в свою седую гриву и почесал затылок, — раз все это знают, значит, глупо было бы тебе его убивать.

— В этом убийца просчитался, — добавила Тадефи.

— Убийца?

От этого слова сами стены корабля похолодели и отстранились.

— Так что одну вещь я с твоей помощью уже о нем знаю, — продолжил дядя Фима. — И надеюсь, что узнаю что-нибудь еще.

Бой-Баба молчала. Сердце стучало.

— А Майер знает? — наконец спросила она.

Охранник замялся. Сел рядом с ней на койку и положил руку ей на плечо.

— А как по-твоему, — сказал он, — стоит нам говорить Майеру?

Она задумалась. Посмотрела на обоих.

— Вы потому спрашиваете, что подозрение на меня падает?

Охранник усмехнулся:

— Если бы я тебя подозревал, золотая, я б тебя не спросил бы… — Он поднялся. — Еще раз прости, что разбудили.

— Ничего, — буркнула она. — Мне все равно на вахту пора вставать.

Они попрощались и вышли. Бой-Баба помедлила, вылезла из постели и начала одеваться.

Выйдя из жилого блока, Бой-Баба замерла на углу коридора. Тут кто-то был. Ничего не видно, не слышно, но астронавтка чувствовала своей сгоревшей, клонированной кожей, что она не одна.

Рука собралась в кулак, напружинилась. Что на этот раз? Кто? Бой-Баба медленно поворачивала голову. Глаз вперился в полумрак.

Никого.

Шаг. Еще один. Она приникла к стене, стелилась по ней телом. Ладони скользили по ребристому пластику, задевали за клеммы разъемов. Темноватая арка между двумя блоками коридора. Еще шаг.

Она затылком чуяла, что тут кто-то есть. Мысленно перебрала всех. Пожалуй, что на убийство способен каждый. Кроме Живых. В нем она уверена больше, чем в себе. Да и мотива у него нет.

А у кого есть мотив? Ладони вспотели, спина взмокла. Противно.

Да кто ж ее так ненавидит? За что? Что она кому сделала?

Бой-Баба навострила искусственные уши, стоившие страховке диких денег. Что-то было, какой-то посторонний призвук, помехи… дыхание.

Впереди, через несколько метров, — обзорный павильон. Если ее кто-то поджидает, то именно там. Ящерицей юркнув вдоль стены, астронавтка остановилась под аркой, где коридор расширялся в просторную камеру с иллюминаторами вдоль стен.

И сразу услышала дыхание. Правее. Ближе.

— Кто это? — спросил глухой голос.

— Это я, — механически сказала она. Тень в углу возле иллюминатора шелохнулась.

Инспектор. Он сгорбился, упершись руками в стекло иллюминатора. Напомаженные волосы сбились и стояли на узенькой головенке колом. Налитые кровью глаза в темных впадинах. Мятый костюмчик — где он его так изжевал?

Пассажир наклонил голову, скрывая от нее лицо.

Может, он пьян? Или на таблетках? На этих… интенсификаторах?

— Я вам воды принесу, — предложила Бой-Баба.

— Нет! — он схватил ее за руку. — Нет! Пожалуйста. Это одна минута… сейчас пройдет. Я… давайте присядем.

Электорий с трудом произносил слова, делая между ними большие паузы, и до нее не сразу дошло, что инспектор — впервые за весь полет — заговорил по-русски, а не на своем ломаном английском. Впрочем, и по-русски у него с непривычки выходило неважно. Напротив иллюминатора стояла скамеечка, и она повела его к ней. Суточкин рухнул на сиденье, не выпуская ее руки. Некоторое время молчал и наконец проговорил, глядя в сторону: