Король.Ах да, на радостях я чуть не забыл! Будьте здоровы, принц; придется вам уступить место другим претендентам, тут уж ничего не попишешь. Адье! Скатертью вам дорога.

Принццелует ему руку и уходит.

(Кричит.)Люди! Позвать сюда моего историографа!

Входит историограф.

Иди сюда, дружок, есть свеженький материал для нашей всемирной истории. Книга у тебя с собой?

Историограф. Да, ваше величество!

Король. Запиши сразу, что в такой-то и такой-то день — какое нынче, собственно, число? — маркиз де Карабас переслал мне в подарок очень нежного кролика.

Историографусаживается и пишет.

Не забудь поставить: anno currentis [2] . Приходится самому обо всем помнить, иначе непременно напутают.

Трубят в рожок.

Ах, уже и обедать пора. Пошли, дочь моя, не плачь, — не один принц, так другой. А тебя, охотник, благодарим за усердие. Не хочешь ли пожаловать с нами в трапезную?

Все уходят, Гинцза ними.

Лейтнер. Нет, я больше не выдержу! Где, скажите на милость, любящий отец, который совсем недавно был столь нежен к своей дочери, что всех нас растрогал?

Фишер. А меня раздражает то, что ни один герой в пьесе не удивляется коту — ни король, ни все остальные. Будто так и надо.

Шлоссер. У меня от всей этой галиматьи в голове полный шурум-бурум.

Королевская трапезная.

Большой накрытый стол. Под звуки труб и литавр входят король, принцесса, Леандр, Гинц, многие именитые гостии Гансвурст. Снуют слуги.

Король. Садимся, садимся, а то суп остынет! Для охотника накрыто?

Один из слуг. Да, ваше величество, он будет есть с придворным шутом вот за этим маленьким столиком.

Гансвурст (Гинцу). Садимся, садимся, а то суп остынет!

Гинц (садясь).С кем имею честь кушать?

Гансвурст. Человек есть то, что он есть, господин охотник; нельзя всем делать одно и то же. Я бедный изгнанник, беглец; когда-то я был остроумным, но с тех пор поглупел, а сейчас нашел себе работу в чужой стране, где меня снова пока считают остроумным.

Гинц.Из каких же вы краев?

Гансвурст. Всего лишь из Германии, к сожалению. Мои соотечественники одно время так поумнели, что запретили всякие шутки прямо-таки под угрозой наказания; бывало, только завидят меня — сразу осыпают бранными словами: и пошлый-то я, и непристойный, и извращенный. Стоило кому-то посмеяться над моими шутками, как его тоже начинали преследовать. И вот пришлось мне отправиться в изгнание.

Гинц. Бедный человек!

Гансвурст. На свете есть диковинные ремесла, господин охотник; повара живут чужим голодом, портные — тщеславием, а я — человеческим смехом; когда люди перестают смеяться, мне — хоть ложись и с голоду помирай.

В партере слышится ропот: «Гансвурст, Гансвурст!»

Гинц. Овощи я не ем.

Гансвурст. Почему? Не глупите, хватайте.

Гинц. Говорю вам, я терпеть не могу капусты.

Гансвурст. Что ж, мне больше достанется. Вашу руку, господин охотник, мне хочется познакомиться с вами поближе.

Гинц. Вот моя рука.

Гансвурст. А вы примите руку простого честного немца; я, кстати, не стыжусь быть немцем в отличие от многих моих соплеменников. (Энергично пожимает коту лапу.)

Гинц. Ой! Ой! (Вырывает лапу, фырчит и царапается.)