— А что в этом плохого?

Она улыбнулась.

— Друг мой, в Советском Союзе специальность врача настолько не престижна, что большинство практикующих медиков — женщины. Мало кто из мужчин могут содержать семью на зарплату участкового врача — она меньше, чем у рабочего на заводе. Но я в любом случае была рада учиться и прошла все ужасы биохимии и прочих садистских предметов.

Но стоило мне начать работу, как все моментально переменилось. Мне жутко нравилось работать с людьми, даже если это сводилось к измерению пульса или давления. Процесс лечения оказался таким… захватывающим.

Слушая Аню, Адам все больше проникался восхищением. С самой первой встречи он не переставал удивляться, сколько в ней доброты и света.

По сути дела, он еще не встречал женщину, которая бы в такой степени отвечала его представлению об идеальной матери. Хотя этого он ей никогда не скажет.

— Естественно, — продолжала Аня, — меня страшно раздражало приемное отделение. Ты же знаешь, Владивосток — это самый Дальний Восток России, портовый город с массой пьянствующих моряков — откуда бесконечные жуткие происшествия. Самое ужасное было то, что некоторых героев приходилось зашивать регулярно, каждую субботу. Но в этом тоже были свои прелести.

— Аня, тебя послушать, так во всем есть положительные стороны, — восхищенно заметил Адам.

Она кивнула.

— Конечно. Пока одни накладывали швы, я принимала роды. Тогда-то я и стала подумывать о гинекологии как о специальности. И снова подала заявление в Москву.

— Ты в самом деле любишь, когда тебя пинают, да? — беззлобно прокомментировал Адам.

— Это точно. Но в тот раз я действительно удивилась. Меня взяли. И не куда-нибудь, а в университетскую больницу. Ты разве не знаешь, что если не сдаваться, то рано или поздно добьешься своего?

Адам задумался. Она, наверное, продолжает лелеять надежду завести ребенка, подумал он.

— Представляешь, — рассказывала дальше Аня, — накануне моего отъезда начальник «Второй Речки» разрешил мне устроить отвальную в актовом зале! Никогда в жизни я столько не плакала и не смеялась.

— А почему и то и другое сразу?

— Да мы все русские такие. Я была счастлива, что уеду наконец из этого кошмара. Одновременно было жаль расставаться с родителями. А еще меня страшно веселили физиономии моих учителей, когда они знакомились с именитыми заключенными — в десятки раз более квалифицированными, чем они сами.

Она вдруг заговорила тише.

— Папе разрешили проводить меня в аэропорт, — сказала она, глотая слезы. — Он тоже радовался и грустил. Никогда не забуду его прощальных слов. Он обнял меня и шепотом произнес: «Аннушка, делай что хочешь — только никогда сюда не возвращайся».

Теперь она, уже не скрываясь, вытирала слезы, бегущие по щекам. И не потому, что была русская душой, смех и горе пополам. Она плакала от гнетущих воспоминаний. Адаму захотелось обнять ее и утешить.

В конце концов он так и поступил.

Губы у Ани оказались такими теплыми, а руки — нежными. Она могла так много отдать — ничего не оставляя себе. Такой страсти Адам еще никогда не испытывал. Это было все равно: что в первый раз в жизни увидеть радугу. О существовании этих цветов он знал, но самому их видеть еще не доводилось.

До сих пор Аня для него оставалась воплощением абстрактной красоты. Теперь она стала реальной, и он впервые почувствовал, как расширяется и его собственный эмоциональный диапазон. Со стороны могло казаться, что она нуждается в нем. Но теперь он понял, что и сам нуждается в ней. Не просто нуждается — не может без нее жить. И это понимание было и радостным, и пугающим одновременно.

Впервые в жизни между Реймондом и дочерью произошла ссора. Причиной ее стал Джерри Прахт.

Отец был не склонен позволять ей видеться с этим «неуравновешенным недоучкой», даже при самых невинных обстоятельствах.

— Я просто не понимаю, что тебя могло заинтересовать в этом типе, — заявил он.

— Он веселый, — с вызовом возразила дочь. — Независимый. И вообще, я вчера говорила с мамой, она считает, что было бы здорово научиться играть в теннис. Она говорит, этот вид спорта даст возможность общаться с разными людьми. А кроме того, я впервые встречаю человека с более высоким коэффициентом интеллектуального развития, чем у меня.

Рей выпучил глаза.

— С чего ты это взяла?

— Ну… — смутилась Изабель, — я у Карла спросила.

Тут в домофон позвонили, и Рей посмотрел на часы.

Ровно десять. Хоть пунктуальный, и то хорошо. Было слышно, как парнишка вприпрыжку поднимается по лестнице. В следующую минуту несостоявшийся гений уже стоял перед ними в черном тренировочном костюме и с парой видавших виды теннисных туфель в руке.

— Думаю, это подойдет, — весело объявил он. — А главное — они золотые. Мой брат их носил, когда я готовил его к детскому первенству Побережья. Короче, примерь. Если велики, можешь надеть лишние носки.