Как бы то ни было, в тот день больше ничего не случилось — и на следующий тоже. Иден снова заболела. На этот раз болезнь была другой, не имела отношения к почкам. На суде прокурор утверждал, что Вера предприняла вторую попытку отравить Иден, подсыпав какой-то яд в чашку кофе в утро понедельника в «Лорел Коттедж». Здесь у меня два возражения: во-первых, на этот раз у Иден была слабость и диарея, что в любом случае указывает на другой вид яда, а во-вторых, просто невозможно представить, чтобы в таких обстоятельствах она что-либо пила или ела.

О болезни Иден мы узнали потому, что Хелен позвонила ей, намереваясь «откровенно поговорить». Поговорить ей вообще не удалось. Трубку взяла миссис Кинг, сообщившая, что Иден в постели и что они вызвали врача. Услышав об этом, Вера рассмеялась и сказала, что Бога не обманешь, — ее слова явно отдавали безумием. Она много рассуждала на эту тему, временами бессвязно и нелогично, наподобие Офелии. Вера осталась в Уолбруксе, и ее поведение все время менялось — от спокойствия, больше напоминавшего оцепенение, до лихорадочных, бурных всплесков энергии. Через несколько дней мне нужно было возвращаться в Лондон, и Эндрю собирался провести остаток каникул вместе со мной. Потом последний семестр и выпускные экзамены. Впервые я с нетерпением ждала, когда смогу уехать из Уолбрукса домой. Во время одного из всплесков активности Вера предложила Хелен удлинить все кухонные занавески, севшие после неправильной стирки. В кухне Уолбрукса имелось пять окон, так что задача была не из легких. С тех пор вид женщины, которая шьет большой кусок ткани — работа разложена на коленях, голова наклонена, пальцы мелькают, — напоминает мне о Вере. Возможно, именно поэтому я не шью и никогда не мечтала собственными руками сшить занавески для своего дома.

В пятницу утром мы с Эндрю уехали в Лондон — в подержанной машине, которую он себе купил, стареньком «Моррисе» десятой модели. Хелен сказала, чтобы мы не задерживались и не ждали Веру; они с генералом сами отвезут ее домой. У нее такое ощущение, что мы больше не услышим претензий Иден по поводу Джейми. Все в прошлом — это была всего лишь попытка. Вероятно, генерал попал в точку, говоря об обещаниях, которые дала Вера, когда была больна и слаба духом.

Мы уехали, испытывая облегчение, причин для которого не было. Я ничего не рассказала отцу, и Эндрю тоже молчал, хотя мы заранее не договаривались избегать этой темы. Теперь мне кажется, что мы оба чувствовали — как и другие сторонние наблюдатели, — что все не так просто, и здесь присутствует множество тайн, вещей, которые от нас намеренно скрывают, и что мы будем выглядеть глупо, если начнем высказывать свое мнение или давать советы. В те несколько дней мы с Эндрю даже не обсуждали это между собой, но, когда мы ехали в поезде в Кембридж, одни в купе, он вдруг сказал, словно признавался в чем-то:

— Я тебе не говорил, никому не говорил, не хотел волновать. Это будет на моей совести — после всех разговоров об адвокатах и предписаниях. Когда мы были дома, за день до отъезда, я видел Джун Пул у начала нашей аллеи.

Аллеей в этой части страны называют подъездную дорожку. Она вела от дороги к дому, мимо коттеджей Уолбрукса и заколоченного дома, пустовавшего уже двадцать лет, мимо амбаров и конюшен.

— Ну, она могла приходить в один из коттеджей. Может, у нее там кузина или тетка. Мне всегда казалось, что в этих краях все родственники.

— Джун шла спиной ко мне, удалялась, но у меня возникло ощущение, что она стояла за живой изгородью и ждала. А потом увидела меня.

Я спросила, почему он так уверен, что видел именно Джун Пул. Ведь девушка была довольно далеко?

Эндрю был рад ухватиться за любую соломинку. Не меньше сотни ярдов, может, больше. Если бы его попросили подтвердить это под присягой… нет, он не решился бы. Так получилось, что его и не просили, однако, делая это заявление, Эндрю был гораздо ближе к допросу под присягой, чем мог предположить. Он спросил, не кажется ли мне, что стоило сказать отцу?

— А какой от этого прок? — ответила я вопросом на вопрос.

Теперь все это напоминает мне о Санни Дарем и убийстве в Кирби-Тейстон, хотя я сама не знаю почему. Сходства тут немного. В тот момент я подумала о Кэтлин Марч, которую украли, когда она осталась на попечении Веры, а потом убили. Действительно ли Эндрю видел Джун Пул и действительно ли она ждала удобного момента, чтобы выкрасть Джейми?

Больше я не видела Веру. В ту пятницу я послушно поцеловала ее на прощание — мы соприкоснулись щеками и чмокнули воздух.

— Передай мою любовь отцу, — сказала она. — Как-нибудь, в один из этих чудесных дней, я приеду в Лондон и удивлю его.

Если не считать прощания, это были ее последние слова, обращенные ко мне. В семье Лонгли никогда не говорили «пока» — разве я не рассказывала? Это было строжайше запрещено, как еда правой рукой.

— До свидания, — сказала Вера и помахала рукой; она стояла на дорожке рядом с Хелен. Джейми тоже кричал «До свидания!» и махал нам на прощание, сжимая и разжимая пальцы — однажды я видела, как американский профессор во время лекции таким жестом изображал кавычки. Оглянувшись в последний раз, я увидела, как они идут к дому, взявшись за руки.

Остальное я знаю со слов Хелен и Джози. После обеда генерал отвез Веру и Джейми домой в Синдон, убежденный, что все в порядке и что большая часть рассказанных событий произошла в лишь воображении Веры — или Джози. Посидев полчаса, он уехал домой. На следующий день Хелен позвонила Вере и нашла ее энергичной и спокойной. Потом позвонила Иден. Ей стало лучше, и она ждала к ленчу шестерых гостей. Иден отказалась обсуждать будущее Джейми. Тут не о чем говорить, заявила она, все уже решено. Хелен поняла это так, что Иден отступилась и компенсирует свое поражение высокомерием.