Он точно так же много смеется, часто стряхивает что-то с плеча — хотя теперь сопровождает свой жест нетерпеливым кивком головы и намеренно задерживает руку на полпути — и приготовил для меня, как и обещал, изумительные блюда — farfalle con asparaghi, manzo per un dio biondo (говядина с виноградом, говядина для белокурого бога, что вызывает ассоциацию с Фрэнсисом), crema d’arancia и amaretti. Соус к говядине Джейми готовит в последнюю минуту — вероятно, это требуется для достижения совершенства, — и пока он стоит у плиты, я рассказываю ему, что картины, которым Фрэнсис дал несуразные названия, исчезли из отеля на Виа Кавур. Мы с Луи снова остановились там, и я заглянула в тот номер: их место заняли безобидные и даже милые акварели с видами Венеции. Книги Фрэнсиса и Джейми лежат рядом на кухонном столе, новенькие, только что из типографии, в блестящих разноцветных обложках: «Нимфы, наяды и поденки» и «Cucina Ben Riuscita». При взгляде на них я чувствую умиротворение — в конечном итоге все приходит к согласию.

В саду Джейми нет цветов. Разумеется, их и не должно быть — это итальянский сад. Меж каменных плит пробиваются кислица и песчанка с крошечными цветами, белыми и желтыми, но остальной сад — это темная зелень вечнозеленых растений и блеклый серый камень. В вазах, напоминающих те, что стояли на террасе Гудни-холла, растет что-то похожее на азиатский ландыш, а из стелющегося по земле плюща выглядывают острые, мясистые листья сансевиерии, которую еще называют «тещиным языком». В саду есть маленький стоячий пруд, без рыбок, но заросший лилиями, а под стенами, позади стен и в каменных и кирпичных нишах расположились кошки, бродячие кошки, которых полно в итальянских городах. Мы время от времени слышим их, когда гибкие тела животных проскальзывают между ветвями и остатками колонн, а после наступления темноты видим их глаза. Джейми ставит на стол лампу, на которую слетаются мотыльки, и я вспоминаю, как Вера просила меня немного посидеть в темноте и покое и не зажигать света, чтобы не впускать мотыльков.

— Расскажите мне о матери, — просит Джейми; он выглядит спокойным, его голос не дрожит.

Похоже на вопрос-ловушку. Я помню сказанные на Английском кладбище слова — о том, что его мать хорошо готовила. Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Я собираюсь с духом и говорю ему, что самое неестественное из сомнений — это сомнение в материнстве.

— Я не сомневаюсь, — отвечает он. — Что бы ни думали родственники и весь остальной мир, я знаю, что Вера Хильярд была моей матерью.

Как я могу с ним спорить? В каком-то смысле это было бы самонадеянно. Я даже не уверена, что хочу спорить. В сумерках, уже совсем темных, с кружащимися у лампы мотыльками, я рассказываю ему о Вере только хорошее, тщательно редактируя воспоминания: о том, как она его любила, как преданно заботилась, о ее самоотверженной любви к Иден, о ее хозяйственности и чувстве долга. В моем описании Вера предстает идеальной женщиной, благородной и смелой. Исчезают злословие, снобизм, предрассудки, мелочность, равнодушие. Я не упоминаю о таких правилах, как еда левой рукой, а питье правой. Ничего не говорю о ее страхе перед Фрэнсисом и неприязни к нему. Возможно, достоинства Веры перевешивают ее недостатки, и когда я сказала Джейми, что она не так грешна перед другими, как другие перед ней, [80] то была недалеко от истины.

— Я рад, что Стюарт отказался от своей затеи, — говорит Джейми. — Книгу, конечно, следовало писать иначе, или, по крайней мере, он не должен был посвящать последнюю главу аргументам за и против того, чего в реальности не существует. Возможно, я когда-нибудь сам напишу о матери. Вы мне поможете, если я решусь?

— Нет, Джейми, — отвечаю я. — Не думаю.

Большая золотистая луна поднимается над темными деревьями парка Орчелари. Я говорю Джейми, что мне пора, и мы немного спорим — он настаивает, что проводит меня до стоянки такси на Санта Мария Новелла. Я настроена вернуться пешком к Виа Кавур. Мы целуемся на прощанье. И у меня такое чувство, что ко мне прижимается бурый медведь. Но иллюзия быстро рассеивается — Джейми поспешно отступает, чтобы стряхнуть невидимую кровь с плеча. В конечном итоге он провожает меня до улицы. Дальше уже светло и многолюдно; толпы народу заполняют Пьяцца делла Стационе, и мне удается убедить Джейми, что теперь я в безопасности. Его отвлекает меню у ресторана «Отелло». Оглядываясь, я вижу, что он все еще изучает меню — внимательно, забыв о тревогах и о прошлом.

Мой муж сказал, что выйдет мне навстречу; я вижу его, поворачивающего с Виа Национале. После стольких лет, проведенных вместе, при встрече с ним у меня все равно замирает сердце, и это приятное чувство. Муж провел вечер с каким-то бизнесменом, живущим во Флоренции англичанином, который собирается подать в суд на газету, обвинив ее в клевете. Луи специализируется на судебных тяжбах, или, как он сам выражается, на том, чтобы убедить людей отказаться от судебных тяжб. Именно к нему я обратилась, чтобы развестись с Эндрю, выбрав сына Джози просто потому, что он был единственным адвокатом, которого я знала. Я хотела избавиться от одной ловушки, но тут же попала в другую, хотя на этот раз с убежденностью в будущем счастье — и не ошиблась. Из огня да в полымя. Как мне повезло, что это пламя по-прежнему ярко горит!

Я беру его под руку. Рассказываю о Джейми, передаю его слова.

— А ты что думаешь? — спрашиваю я его.

— Кто настоящая мать Джейми? Несомненно, Эдит Пирмейн.

— Долгие годы я не верила, а потом долгие годы считала, что так и есть.

— Дело в том, — говорит Луи, когда мы подходим к отелю, — что данный факт не играл существенной роли в суде над Верой. Я бы сказал, обе стороны поступили мудро, не поднимая этого вопроса. Так было справедливее.

— Как ты можешь!

— Вспомни дело Эдит Томпсон в двадцатых годах. Она явно невиновна в убийстве мужа. Его зарезал Байуотерс, причем без подстрекательства с ее стороны. Но Байуотерс был ее любовником, а она была замужней женщиной, и именно это стоило ей жизни. Вспомни случай Рут Эллис, через несколько лет после Веры Хильярд. Атмосфера нисколько не изменилась. Говорят, Рут Эллис повесили не потому, что она застрелила любовника, а потому, что она имела любовника. Если бы защита настаивала, что Джейми сын Веры — а не позволила предположить, что его мать Эдит, — пришлось бы признать, что он не сын Джеральда Хильярда. Теперь ты понимаешь?