- Скрипка…

 - Конечно-конечно! Эхо, передай пожалуйста Гэбриелу его подружку. Кстати, как вам, месье Инкуб, мои дочери? Не хотите испить их ardeur? – вампир, словно не заметил, что проиграл, и продолжал жонглировать словами, посылая Наблюдателю свои нежные колкости.

 Глядя назад, в сторону Санкт-Петербурга, сжимая за горло кричащий, плачущий инструмент, Гэбриел Ластморт думал о том, что сказал ему смешливый француз…

 "Вне контроля… сейчас Они решают мою судьбу... сейчас, а не тогда, когда действительно должен был получить по заслугам…"

 - Ты хотел закончить свой рассказ. Я победил. Я слушаю…

 - Вечно вы куда-то торопитесь, месье Ластморт. Но, как честный игрок, - вампир сверкнул глазами, - я вынужден исполнить вашу просьбу.

 - Я не прошу.

 - Неважно! Так вот, как я и сказал, розарий означает приговор, от которого нельзя скрыться. И всего моего исключительного ума не хватило бы на то, чтобы придумать, как обвести вокруг пальца сам Верховный Совет, если бы не случайные связи. – вампир сладко вздохнул, подняв бледные очи, коснувшись накладными ресницами платья вороньих небес, - Во время своей работы на короля я познакомился с одной безмерно аппетитной женщиной – из тех, рядом с которыми понимаешь истинный смысл слова «gourmand» [122] . Была она ведьмой. Причём ведьмой не только великих постельных способностей (и я благодарен ей, что она выглядела лет на двести моложе, чем ей было на самом деле), но и уникальных магических талантов. И к счастью, её очарование мной было столь велико, что я знал (наверняка, как игрок, не привыкший проигрывать), если она способна – она поможет, несмотря на то, что пойдёт против «верхов». И тогда, сразу же, получив «недобрые вести», я спешно отправился к ней. Она жила в небольшом доме у реки Луары, близ города Амбуаз [123] , и мне явно не хватало одного «часа молитвы», предоставленного вестником смерти, на то, чтобы добраться до неё. Но, несмотря на это, я приказал приготовить карету и, зашторив плотнее окна, крикнул кучеру гнать со всех ног. Моё счастье, что французы ленивы, и не сразу вышли на охоту. Однако, в тёмной карете-коробке, обречённый на смерть теми, кого я, по сути, никогда не знал, неизбежно развивалось острое чувство страха и паранойи. Каждый раз, когда кто-то проезжал мимо, я вздрагивал. Однажды, даже почувствовал чьё-то зловещее дыхание…

 - Ты доехал до ведьмы, что дальше...

 - Извольте не перебивать, месье Инкуб! – Шарль замахал руками, словно желая отогнать от себя безразличный тон неблагодарного слушателя, - Когда карета остановилась у дома Делирии (ах, это имя до сих пор звучит музыкой в моих воспоминаниях!), она уже ждала меня, издалека почувствовав силу проклятого розария. Вечерело, и я понимал, что мои палачи, – среди которых было немало вампиров, собратьев тех, кого я убил – уже взяли след. Время «молитвы» давно истекло, и единственной надеждой на спасение была моя сексапильная ведьма!

 - Что она сделала?

 - Я же просил не перебивать! Это нелегко, вспомнить в красках то, что было более чем триста лет назад!

 - Я не просил «в красках»…

 - Так всё же просили… - ехидно улыбнулся Шарль, и Инкуб, понимая, что не в силах ускорить рассказ, опустился на стул, отпивая кровавой тоски.

 Страх и ненависть к поражению несли Шарля де Мана на юг к долине реки Луары, где когда-то он был рождён, и теперь жаждал переродиться. Бремя розария будто мешало карете мчаться быстрее, и маркизу казалось, что вот-вот время бессмертия остановится для него всего за несколько чёртовых милей. Но шёпот голодных шакалов был ещё едва слышен, и блистательный Шарль, сражаясь с испугом, верил, что не может проиграть. "Ведь он никогда не проигрывал."

 Старый деревянный дом, склонившийся к сонной реке, словно странник загадок на покое под облачной гривой, встречал пряный закат, вполоборота к маркизу, почти растворяясь в парфюме лавандовых фей. Здесь, среди пыльных рубедо [124] , между планов неявных миров, томная ведьма, Делирия, смешивала шартрезы [125] , сочетая то с ядом змеи, то с мукой из костей, то с эссенцией пыточных грёз. Единственное наслаждение в жизни она видела в боли. Потому так привлёк её Шарль де Ман, страдавший всегда, как изгой-альбинос, жестокий в любовных соитьях.

 Полуобнажённая, в одном только пеньюаре, сотканном из нитей цианидовых пауков, она смотрела в его глаза – залы призрачных кровопусканий – понимая без слов, что он ждёт от неё. Солнце застывшей смолой утопало в подводном заоблачье, похищая за грани иллюзий в царство луаровых снов два мистических сердца, связанных странной агонией, что сильнее любых, даже самых любовных оков.

 Её смуглая кожа и тело неистовой амазонки покорили маркиза тем, чего никогда не было у него. Её тинистые, заплетённые в косы волосы научили его петь: «О, нимфа!». Её ум был прекрасным соперником; молчаливость – в ответ на феерию слов. Её страсть – словно пламя и лёд – обжигала вдвойне, сотрясая и множа плезиры. И Шарль, игрок, старался не видеться с ней – боясь своего поражения. Но снова во снах, наяву иль в бреду впивал в неё боль – наслаждение.

 - Ты любил её.

 - Нет, что вы, месье Инкуб! Я не мог её любить! Что это за слово вообще такое, а, нимфы? – Калипсо и Эхо рассмеялись вместе с маркизом.

 - Но ты любил.

 - Сейчас это не имеет значения, Гэбриел, – смешливый тон вампира сошёл на нет, - Делирия объяснила мне, что у розария есть душа, которая и заставляет «метку смерти» следовать за тобой везде, привлекая жадных до добычи охотников. А любую душу, как вы знаете, можно выпить.

 - Клыками, в твоём случае. Вот только у розария нет шеи.

 - Верно. Но Делирия, как вы помните, ведьма. Она поглотила душу розария, впитала его в себя. Я заставил её сделать это, ибо не было другого выхода!

 - Ты ведь знаешь, что обманываешь себя…

 - Важно не то, что я знаю, а то, что я жив.

 Шарль де Ман смотрел на Инкуба со злостью, присущей заговорщикам, чью тайну вот-вот готовятся раскрыть. И чёрные шрамы на сердце сжимали его душу, изо всех сил сдерживая бешеный порыв, после которого проявляются боли, не принадлежащие недостойным.